Понарошку
Шрифт:
— Игорь… — Выдохнула еле слышно, сама не понимая, от чего так бешено забилось сердце.
С того места, где стояла Катя, ей не удавалось рассмотреть выражение лица мужа — ночник давал слишком мало света. Однако она явно ощущала исходившую от него напряженность. Неподвижно сидя в кресле, Наумов казался сжатой пружиной, готовой распрямиться в любой момент…
Нервно кутаясь в халат, Катя поискала взглядом выключатель, чтобы зажечь свет.
— Что-то случилось? — тихо спросила она, волнуясь и отчего-то чувствуя себя провинившейся школьницей.
— А что по твоему могло случиться? Все так, как всегда, разве нет?
Гоша говорил лишенным всякого выражения голосом, и это напугало Катерину ещё больше. Уж лучше бы он кричал и хлопал дверями. Или посмотрел своим странным взглядом, от которого по её телу бежали мурашки, а потом крепко обнял и начал целовать, целовать, целовать…
Однако к поцелуям Игорь явно не был расположен. Он всё также продолжал сидеть в кресле, не делая попыток продолжить разговор или встать, словно вознамерился просидеть на выбранном месте всю ночь. Или просто ждал, пока заговорит она.
Нервничая, Катя никак не решалась войти в комнату, переминаясь на пороге и держась рукой за дверь так, словно верила, что эта ненадежная преграда, ежели вдруг что, спасёт её, хотя неоднократно убеждалась — двери Наумову не помеха.
Ей с каждой минутой становилось все больше не по себе. Странное чувство, сродни страху, проникало в сердце, отзываясь в нем тупой болью, и наполняло душу беспросветной тоской…
..Гоша долго пытался решить, с чего начать разговор. Он до сих пор чувствовал себя не в своей тарелке. В голове был полный сумбур, в душе — разброд и шатание.
Казалось бы, ничего страшного во всём этом не было, но он чувствовал себя обманутым.
Обделенным.
Это было сложно выразить и ещё сложнее осмыслить, особенно потому, что он не ожидал, что это так его заденет.
Он чувствовал обиду. Сильную. Жгучую.
Катя замерла в дверях, настороженно глядя на него и этот её легко угадывающийся страх, выводил его из себя. Поколебавшись, он решил задать ей давно мучавший его вопрос.
— Кать, тебе хорошо со мной?
— Д-да… конечно… Почему ты спрашиваешь?
Пристально вглядываясь в её лицо, Игорь заметил, что Катя ещё больше напряглась.
— Да так… — он замялся, тщетно борясь с рвущимися наружу эмоциями.
Как там говорят — рвать и метать? Вот это именно то, что ему сейчас хотелось делать.
Рвать и метать. Чтобы потом разгребать последствия, в виде оскорбленной в лучших чувствах супруги.
По хорошему, следовало немедленно прекратить этот глупый, совершенно ненужный разговор и жить как раньше, не создавая себе и Кате дополнительных проблем.
— Тогда почему ты до сих пор все время вздрагиваешь от моих прикосновений. Сжимаешься, когда я наклоняюсь к тебе, чтобы поцеловать, словно ждёшь от меня удара, а не ласки. Черт возьми, порою я чувствую себя насильником!.. Можно подумать, я силой или шантажом заставил тебя выполнять супружеский долг!
Гоша чувствовал, что говорит слишком громко, понимал, что того и гляди, сорвется на крик, видел изумление в Катиных глазах, но «Остапа», что называется, несло. С каждым произнесенным словом обида сильнее жгла сердце, и становилось все пакостнее на душе. Если бы Катя что-то сказала, возмутилась или просто выгнала его из комнаты, он, может быть и успокоился бы, однако она стояла, не двигаясь, и во все глаза смотрела на него.
И во взгляде её явственно читалось чувство вины, от которого Гоша окончательно взбесился.
— Если я тебе противен, если так неприятен, тогда почему ты пустила меня в свою постель?!
Катя лишь вздрогнула от его слов, но продолжала молчать. Как казалось Наумову, из чистого упрямства, из банальной женской вредности, той самой, из-за которой представительницы прекрасного пола стоически молчат, изображая из себя великомучениц, вместо того, чтобы объяснить суть проблемы.
О том, что сейчас суть проблемы необходимо объяснять ему, Игорь как-то совсем забыл. Зато помнил всё, что когда-либо казалось ему обидным в поведении Катерины.
— А может, ты меня просто жалеешь? В силу своего характера не можешь допустить, чтобы кто-то, пусть даже косвенно, но по твоей вине пострадал? И даже готова для этого пожертвовать собой?!
В кресле было уже не усидеть. Вскочив на ноги, он неимоверным усилием воли, заставил себя стоять на месте, хотя ему хотелось метаться по комнате, круша все вокруг. Он говорил, уже не вслушиваясь в смысл произносимых им самим слов, оживленно жестикулируя и не отводя взгляда от почти невозмутимого, с оттенком беспокойства, лица девушки, в надежде на хоть какую-то реакцию. Но она молчала, а когда он все-таки сделал несколько шагов к ней, попятилась.
Он понял, что теперь она действительно испугалась. Испугалась его. И это привело его в чувство, и в тоже время довело до критической точки.
— Мне, пожалуй, лучше уйти, — с трудом контролируя голос и тяжело дыша, произнес Гоша.
Но Катя не сдвинулась с места, загородив собою дверь.
— Игорь, я не понимаю…
Ему действительно лучше было уйти. Это стало бы самым разумным выходом в данной ситуации. Он бы сходил прогуляться минут на двадцать, успокоился, и они спокойно поговорили бы позже. Но она его остановила.
Катя и сама не смогла бы объяснить, почему ей жизненно важно было, чтобы Игорь сейчас не ушел. Не ушел в таком состоянии, с таким настроем.
А настрой у него был самый воинственный.
— Чего ты не можешь понять? Не понимаешь, как быть со мной? Кто я тебе? Не думал, что это настолько сложно для понимания! Так я рискну объяснить! Я люблю тебя! Это так называется, если ты не знала! А вот ты? Что ты чувствуешь?!
Всю фразу Гоша выпалил на одном дыхании, слова возникали в мозгу помимо его воли, он говорил, словно это последний шанс высказаться, а потом возможности уже не будет.