Пони бледный
Шрифт:
— Рзршите длжить!..
— На себя тяни, тупица!
— Третья палуба, доложить о повреждениях! Аварийную команду — вниз!
— Торпедоносцы! — тонко пискнула боцман Овеног, — Сверху! Зашли от солнца! Зенитные автоматы, к бою, мать вашу рогом трижды! Товарищ Сталион, уходите на мостик!
— Еще чего… — бросил Сталин, не обращая на нее внимания, — Где здесь ближайший автомат, товарищ?…
Отделение для зенитного расчета оказалось тесным и крошечным, как башня танка. Но, по счастью, пустым. Сталин торопливо опустился в непривычное кресло, рассчитанное на четырехногого стрелка, дернул на себя зубами прицельную
«Никогда не доводилось стрелять из чего-то подобного. Как же неудобно…»
Устройство оказалось простым, как он и предполагал. Удобные верньеры, педаль гашетки под правым копытом. Сталин шевельнул спаркой длинных стволов влево-вправо, чтобы освоиться, и зенитный автомат, покорный его воле, мгновенно среагировал. Не хватало второго номера, чтоб подавать патроны, но с этим он должен справиться и сам, не жеребенок. Главное…
Пегасы появились так внезапно, что тело не успело среагировать. Два или три ярких пятна пронеслись сверху вниз, стремительные, как крупные дождевые капли, возвещающие о начале грозы. Сталин успел разглядеть одинаковые темно-синие комбинезоны и гудящие от напряжения крылья. И еще — какие-то продолговатые металлические предметы под ним. Сталин, застонав от напряжения, развернул спарку, пытаясь поймать стремительные цели в ставший вдруг неожиданно большим и неуклюжим прицел. Гашетка ушла вниз с легким хрустом. Автомат стал бить короткими шипящими очередями, превратив кусок неба в серо-голубую выкройку, исчерченную резким пунктиром.
Поздно. Слишком маленькое упреждение. Пегасы легко уклонились от огня, повернулись вокруг своей оси — и вдруг обрушились на «Пони темного» в резком стремительном пикировании. Продолговатые металлические свертки отделились от них и полетели вниз, к палубе. Какое-то мгновение казалось, что они пропали, словно пролетели сквозь корпус, слишком уж долго не было слышно взрывов. Но пегасы не промахнулись. «Пони темного» вновь тряхнуло. Это было не резкое сотрясение вроде первого, скорее крупная болезненная дрожь. Словно брониносец терзал приступ жестокой лихорадки. На палубе закричали, пронзительно, тонко. Сталин услышал злой треск огня.
«Не уйдешь, — подумал он, ощущая вдруг, как тяжелая спарка становится необычайно легкой и послушной, — Не уйдешь от меня, фашист…»
Одного пегаса он поймал на отходе. Делая противозенитный маневр, легкий торпедоносец слишком забрал вправо — и оказался прямо в металлическом кольце прицела. Гашетка почти без сопротивления ушла в пол под копытом Сталина. БДУ-БДУ-БДУХ! Пегас пропал. Превратился в тающее среди облаков пятно тлеющих перьев, почти мгновенно пропавшее.
Молодец, Коба. На что-то все-таки годен.
Сталин попытался достать одного из ведомых, но тщетно. Тот молнией извернулся над самой палубой, и в иммельмане резко ушел в бок. Уже без своего смертоносного груза.
Палуба дрожала не переставая. Ее сотрясали десятки попаданий, от которых «Пони темный» болезненно скрежетал, трещал, скрипел и стонал металлическим голосом. Прежде свежий воздух был пропитан запахом гари, таким едким, что от каждого глотка начинала кружиться голова. Где-то трещали пожары, Сталин чувствовал их горячее дыхание, от которого воздух над самой палубой тек, плавился, дыхание, которое, казалось, вот-вот опалит его хвост.
«Терпи, — буркнул „внутренний
Третий пегас, сиреневый с красной гривой, попытался сделать заход прямо на зенитный автомат. Его движение было стремительно, прицел не поспевал за ним. Сталин понял, что ему не успеть, ни за что не успеть. Сейчас блестящие металлом капли хлестнут прямо в лицо и, быть может, ты успеешь ощутить последний горячий поцелуй, прежде чем превратишься в клочья тлеющей шерсти, разбросанные по искореженному боевому отделению…
В последнее мгновенье, когда пегас вошел в зону прицельного бомбометания, наперерез ему устремилась ярко-голубая размытая линия. За которой тянулись длинные радужные полосы. Короткий удар, кажущийся беззвучным из-за адского грохота на палубе — и сиреневый пегас с фиолетовой гривой, беспомощно кувыркнувшись в воздухе, уходит вниз, неуклюже, как сбитое с ветки переспевшее яблоко.
— Гляди в оба, усатый! — Рэйнбоу Дэш отсалютовала ему копытом, на секунду зависнув напротив, — И не умирай! Это будет самый крутой бой в нашей жизни!
И, кажется, самый короткий…
— Где товарищ Пинки Пай?
Он только сейчас вспомнил про начальника ГПУ с ее розовым воздушным шаром. Превосходная цель для торпедоносцев, легкая, как мишень на полигоне…
— Ушла вниз! На предельно-малую, в облака! Давай о себе думать!
Вы бы никогда не оказались в этом грохочущем и скрежещущем аду, если бы думали о себе… Не ныть, Коба! Не ныть! Держи хвост пистолетом и не отпускай гашетку. Коммунизм, ради которого ты обрек на смерть столько пони, это не служение одному единственно-верному идеалу. Это вклад каждого в общее счастье. И если каждый отдельно взятый пони не готов сложить головы ради этого счастья, значит, нет здесь никакого коммунизма… Значит, напрасно развивается над дымящейся палубой красный флаг.
Он успел подбить еще двоих. Первый торпедоносец шел в пологом пикировании, рассчитывая, видимо, поразить боевую рубку и батареи крупокалиберных орудий. Сталин не дал ему такой возможности. Зенитный автомат пророкотал оранжевыми сполохами и разрубил пегаса напополам. Четвертый был палубным штурмовиком. Лишенный торпед, он был вооружен парой автоматических орудий под крыльями. Он успел сделать несколько заходов над палубой, свинцовой плетью хлеща орудийные и пожарные расчеты, наблюдателей, корректировщиков и вестовых. Прежде чем короткая очередь снесла под корень его крылья и голову.
Потом удача закончилась. Сталин не сразу понял, что произошло. Он просто вынырнул из зловонной обжигающей бездны, в которой сам не помнил, как оказался. Легкие разъедало кислотой, перед глазами плыли траурные круги цвета индиго. На языке — отвратительный привкус гари. Свежего воздуха… Хотя бы глоток. Тело, ставшее неуклюжим и непослушным, как старый разваливающийся трактор, едва шевелилось.
Надо заставить его выбраться наружу. Сквозь резь в слезящихся глазах Сталин разглядел контур люка. И искореженные обломки спаренного зенитного орудия, которые лишь чудом не раздавили его своим стальными объятьями. Наверно, где-то рядом лопнул «чемодан» с крейсера. Или кто-то из торпедоносцев оказался необычайно удачлив. Сейчас это не имело значения. Сталин выбрался на палубу.