Понимай

Чан Тед

В заявке на проведение клинических исследо­ваний на людях ученые из «Соренсена» предложи­ли протоколы для испытания лекарства сперва на здоровых подопытных, а потом на пациентах не­скольких видов: перенесших инсульт, страдающих болезнью Альцгеймера, а также на лицах вроде меня, страдающих стойким отсутствием высшей нервной деятельности. Получить доступ к отчетам по этим испытаниям мне не удалось: даже при ус­ловии анонимности пациентов допуск к этим запи­сям имеют только врачи — участники испытаний.

Исследования на животных никакого света на рост интеллекта у людей не проливают. Разумно до­пустить, что воздействие на интеллект пропорцио­нально числу нейронов,

замещенных под действием гормона, что зависит, в свою очередь, от размеров начального поражения. То есть пациенты в глубокой коме покажут наилучшие достижения. Конечно, для подтверждения этой теории мне необходимо видеть развитие событий у других пациентов, но это может подождать.

Следующий вопрос: существует ли плато насы­щения или дополнительные дозы гормонов вызовут дальнейший рост результатов? Ответ на этот вопрос я узнаю раньше врачей.

Я ни капли не нервничаю. Честно говоря, я абсо­лютно спокоен, просто лежу на животе и дышу очень медленно. Спина онемела — мне сделали местную анестезию, а потом ввели гормон «К» в спинномозго­вой канал. Внутривенное введение не годится, поскольку гормон не проходит через гемато-энцефальный барьер. Это первая такая инъекция, кото­рую я помню, хотя мне говорили, что уже делали две: одну — пока я был еще в коме, а вторую — когда пришел в сознание, но еще ничего не воспри­нимал.

Опять кошмары. Не очень страшные, но на­столько странные, настолько поражают мозг, что я ничего в них не узнаю. Часто просыпаюсь с кри­ком, размахивая руками в кровати. Но на этот раз я знаю, что все пройдет.

Теперь меня в больнице изучают несколько пси­хологов. Интересно смотреть, как они анализируют мой интеллект. Один врач оценивает мои способ­ности по составляющим, таким как приобретение знания, запоминание, активное применение запом­ненного и перенос его в другую область. Другой рассматривает мои способности в математических и логических рассуждениях, языковом общении и пространственном представлении.

Мне вспоминается учеба в колледже: там пре­подаватели тоже носились каждый со своей люби­мой теорией, подгоняя под нее факты. Сейчас вра­чи убеждают меня даже меньше, чем преподаватели в те времена: им нечему меня научить. Ни одна из их систем не помогает в анализе моих действий, поскольку у меня — нет смысла отрицать — все получается одинаково хорошо.

Если я изучаю новый класс уравнений, или грамматику иностранного языка, или работу маши­ны — все складывается в образ, все элементы до­полняют друг друга. И в каждом случае мне нет смысла запоминать правила и потом механически их применять. Нет, я воспринимаю сразу работу системы как целое, как сущность. Конечно, я вижу все подробности и каждый отдельный шаг, но на это уходит так мало усилий, что они почти что ощущаются интуитивно.

Пробивать систему защиты компьютера — дело весьма скучное. Я могу себе представить, как такая работа привлекает тех, кто не может не принять вызов своему уму, но ничего интеллектуально эсте­тического в ней нет. Это — как дергать подряд двери запертого дома, пока не найдешь дефектный замок. Полезные действия, но вряд ли интересные.

Попасть в закрытую базу ФСИЛ проще простого. Я повозился со стенным терминалом в коридоре боль­ницы, запустив программу для посетителей, которая показывает планы зданий и где кого найти. Потом выломился из этой программы на системный уровень и написал программу-фальшивку, имитирующую эк­ран запроса пароля при входе. А потом я просто отошел от терминала, и наконец кто-то из моих вра­чей подошел проверить какой-то свой файл. Моя фальшивка отказала в доступе по паролю и вывела истинный экран входа в систему. Докторша снова ввела свое имя и пароль, на этот раз успешно, но ее пароль уже был в моей фальшивке.

По учетной записи этой докторши я получил дос­туп к базе данных историй болезни ФСИЛ. В испыта­ниях первой фазы — на здоровых добровольцах — гормон эффекта не дал. А вот идущая сейчас вторая фаза — это совсем другое дело. Вот еженедельные отчеты по восьмидесяти двум пациентам. Каждый обозначен своим кодовым номером, все получали лечение гормоном «К»; в основном это те, кто пере­нес инсульт или страдает болезнью Альцгеймера; еще несколько коматозников. Последние отчеты подтвер­дили мою гипотезу: у больных с наиболее обширны­ми повреждениями отмечалось наибольшее увеличе­ние интеллекта. ПЭТ подтверждает усиленный мета­болизм мозговой ткани.

Почему же исследования на животных не дали прецедента? Я думаю, здесь по аналогии можно вспомнить понятие критической массы. У живот­ных число синапсов ниже некоего критического порога; мозг их способен лишь к зачаткам абстрак­ции, и дополнительные синапсы ему ничего не дают. Люди этот критический порог превышают. Их мозг поддерживает полное самосознание, и — как показывают эти отчеты — они используют но­вые синапсы на полную мощность.

Наибольший интерес вызывают записи о новых начавшихся исследованиях на нескольких доброволь­цах. Действительно, дополнительные инъекции гор­мона еще увеличивают интеллект, но снова в зависи­мости от исходных повреждений. Пациенты с микро­инсультами даже не доросли до уровня гениев. Паци­енты с обширными повреждениями ушли гораздо дальше.

Из пациентов, в начале лечения находящихся в глубокой коме, я — единственный пока что, полу­чивший третью инъекцию. У меня больше новых синапсов, чем у кого-либо из моих предшественни­ков по изучению, и насколько может повыситься у меня интеллект — вопрос открытый. При этой мыс­ли у меня сильнее бьется сердце.

Идет неделя за неделей, и мне все скучней ста­новятся игры с врачами. Они со мной обращаются, будто я просто какой-то весьма эрудированный иди­от: пациент, проявляющий признаки высокого ин­теллекта, но все равно не более чем пациент. Для неврологов я только источник скенограмм ПЭТ и некоторое хранилище спинномозговой жидкости. Психологи имеют возможность кое о чем догадать­ся относительно моего мышления по беседам со мной, но не в состоянии избавиться от предвзятого представления обо мне как о человеке, ухватившем кусок не по зубам: обычный человек, который не может оценить свалившийся на него дар.

На самом деле это врачи не могут оценить, что происходит. Они уверены, что способность челове­ка действовать в реальном мире не может быть повышена лекарством, а мои способности суще­ствуют лишь по искусственной мерке тестов интел­лекта; значит, они зря тратят свое время. Но эта мерка не только не естественна: она еще и слиш­ком коротка — мои постоянно идеальные оценки по тестам ничего врачам не говорят, поскольку на столь далеком участке гауссовой кривой сравнивать уже не с чем.

Конечно, результаты тестов улавливают лишь тень того, что происходит на самом деле. Если бы врачи только могли посмотреть, что делается у меня в голове, сколько я сейчас улавливаю того, что рань­ше пропускал, сколько применений могу найти для этой информации. Мой интеллект — совсем не ла­бораторный феномен, он практичен и действенен. С моей почти абсолютной памятью и способностью сопоставлять я оцениваю любую ситуацию немед­ленно и выбираю способ действий, оптимальный для меня; нерешительности я не знаю. Только тео­ретические вопросы могут составить трудность.