Пообещайте мне любовь
Шрифт:
— Тетя… — почти прошептала Хельга в браслет, даже не надеясь, что та сразу ее услышит.
Прошло совсем немного времени, и ее осторожно позвали от двери:
— Хель, что случилось? — на пороге стояла Старшая госпожа, обеспокоенно глядя на свою племянницу, которую любила, как родную дочь, которой доверяла и полагалась на нее во всем. Только сейчас та выглядела, как слабая земная девушка из романтических инопланетных фильмов, даже не замечая, что все ее лицо мокрое от слез.
— Хель… ты убила своего мальчика? — ужаснулась пожилая женщина,
Причина была понятна — красивый экзотический наложник, от которого ее девочка была без ума, лежал сейчас без сознания, пугая обеих женщин видом своей спины.
В их доме никогда жестокость по отношению к мужчинам не поощрялась, тетя этого не любила, и Хельга контролировала себя очень хорошо. Почти всегда контролировала…
— Нет, он жив…
— Что ты хочешь с ним сделать? — хладнокровно поинтересовалась Старшая.
— Тетя Лиз, ты что? — с ужасом посмотрела на нее Хельга. — Даже если бы его никто не ждал и не искал, я этого не сделаю! Позови лекаря, побыстрее! А потом я скажу его матери…
— Хорошо, я тогда лекаря вызову, он просто слишком чувствительный у тебя, на самом деле ничего страшного. Подлечится.
— Тетя, я верну его матери. Я ведь себя почти не помнила, хорошо, что остановилась. Он не простит. Я сама себе не прощу, я боюсь следующего раза.
— Хель, все это было давно…
— Но было же, тетя. Я думала, что никогда больше, и вот… Теперь выслушаю, что мне его мать скажет, и все. Больше никаких мужей, любимых наложников. Рожу когда-нибудь наследницу, и все…
— Я потерял сознание? — изумился Эрик. Он попытался повернуться и встать, и только успел закусить губу, чтобы не заорать от неожиданной боли.
— Лежи спокойно, у тебя вся спина в лоскуты. Ты от боли потерял сознание, — Хельга, сидящая рядом с постелью, осторожно дотронулась до его волос, словно боясь даже погладить.
И тут Эрик вспомнил: веселую девушку, танцы, Хельгу, с которой он собирался поговорить…
— Ну глупо же было ревновать, — он попытался сесть, поморщился, зашипел от боли, но все равно упрямо пытался принять сидячее положение.
— Упрямый, тебе сидеть нельзя! — Хельга поддержала его, стараясь не дотрагиваться до спины. Эрик и сам сейчас почувствовал слабый запах лекарств и что-то лишнее на спине — то ли мазь, то ли повязки.
— Лекарь намазал спину, но все равно будет сильно болеть. Скорее всего, шрамы останутся, потом придется сводить. Я постаралась в это раз, — Хельга говорила без выражения, просто перечисляла сухие факты, словно ее удостоила приема госпожа Первого Дома, которая эмоции вообще не показывала и не признавала.
— Почему? — только и спросил он.
— Потому, что я не сдержалась. Я позвоню твоей маме, или, если хочешь, сама тебя отвезу. Все равно она мне многое скажет, и будет права…
— Не надо, сейчас ничего ей не говорите! — внезапно ожил Эрик. — Не хочу, чтобы она волновалась, и не хочу, чтобы вы ссорились из-за меня, —
— Женщина должна отвечать за свои поступки, слышал об этом? — Хельга все-таки взъерошила темные волосы, понимая, что дотрагивается до него в последний раз. Как она будет теперь от него отвыкать?
— А сейчас ложись, ты сидя спину нагружаешь, больно же!
Эрик, который не хотел признаваться, что терпит из последних сил, облегченно опустился на кровать.
— Может… — снова попытался он сказать.
— Нет, малыш, ничего уже не может быть. — Ей так хотелось поверить, что это случайность, что больше никогда не повторится. Эрик не будет жаловаться, спина у него заживет… Что поражало, так это то, что Эрик ее ни в чем не обвинял. Понятно, когда молчат наложники, только благодарят за то, что время на их воспитание потратили; да даже большинство мужей молча терпят; но у них у всех другое воспитание, и идти им некуда.
Эрик у нее всегда был на особом положении, и она честно отпустила бы его домой сразу же, как только попросил бы. А вот ведь… терпит, и молчит, и ее пытается оправдать, кажется. С земными мужчинами такой, как он, никогда не сравнится. Как жаль отпускать, но, может, все-таки на Земле ему надо жить? Не видела она будущего для него ни с одной уроженкой Венги. Конечно, может найтись девчонка какая-нибудь из прогрессивных, следующих новым модным веяниям, что мужчины тоже люди, имеют право голоса… Вот только при мысли об этой гипотетической девчонке, с которой ему было бы хорошо, захотелось или разбить что-нибудь, или заплакать. Кажется, она столько не плакала последние лет десять…
На следующее утро к Эрику заглянул Эйс.
— Все-таки возвращаешься, да? — расстроенно уточнил он.
— Ну, как видишь. Жаль, я привык к вашему дому, и даже к гарему. Но, видно, какой-то я неправильный.
— Мне тоже жаль. Я вначале думал, что новенький будет моим личным кошмаром, а теперь тоже привык к тебе. От кого я еще такие истории услышу! Наверное, и я виноват — чему-то не научил, не предупредил.
— Вот ты точно ни в чем не виноват! Больше, чем ты, со мной только отец и второй мамин муж возились.
Хельга никому не признавалась, но ей было страшно увидеться с матерью Эрика. А самым страшным было то, что все, что бы ни сказала Анита, было ею заслужено. Она всегда гордилась своим хладнокровием, но в нужный момент никто не остановил — и теперь любая мать могла бы обвинить ее в жестокости, даже та, которая просто продавала сына и умывала на этом руки. Что уж говорить о той, которая сына обожала не меньше, чем дочь!
Но мальчишка… хотя ей уже не хотелось называть его мальчишкой, незаметно он стал взрослым мужчиной. Сильный, с характером, который проявлялся все отчетливее. Вот это сочетание привычной венговской уступчивости и какого-то стального стержня ее сразу и привлекло, и отпускать не собиралось.