Поп и пришельцы
Шрифт:
– Убивая?
– Возможно, это входит в их общественный ритуал знакомства.
– Нет, невозможно. Убийство не может быть включено в такой ритуал. Разве что они хотят продемонстрировать свои враждебные намерения и, деморализовав нас, захватить нашу планету.
– Вот именно! – возбудился опять Гувыртовский.
– Да, но в таком случае почему они выбрали нашу провинциальную глушь? Наводили бы террор в Москве.
– Нам еще многое неизвестно, – убежденно заявил Гувыртовский.
– Иван Петрович, но ведь это,
– Я докажу! – шепотом прокричал Гувыртовский. – Завтра же вы будете иметь полные доказательства! Дайте еще коньяка, и я пойду.
Отец Герман исполнил просьбу учителя и после его стремительного исчезновения долго еще сидел над снимками. В том, что Гувыртовский нес чепуху, сомнений у него не было. Тем не менее закономерность учитель отметил правильно. Убийца настойчиво оставлял некое послание.
Предположим, маньяк действительно намеревался убить Мрыхова. Следовательно, потребность убить могла брать верх над осторожностью и раньше. А это означает, что… что неподалеку от Пояркова должен быть могильник.
Отец Герман сложил фотографии стопкой и убрал их подальше, за книги, чтобы не попались матушке. Затем раскрыл молитвослов. А там ни слова не говорилось ни о маньяке, ни о Пестровой, ни о поярковской «стекляшке» – и, читая, отец Герман постепенно все яснее представлял себе свое место на земле и то, что ему надлежало теперь делать.
Старшая дочь Николая Панкратовича Драговозова, Алина Николаевна, в крещении Алла, вошла в возраст, как это порой случается, совершенно неожиданно для своего родителя. Зная, что отец не понимает намеков и не выносит недомолвок, одним прекрасным сентябрьским утром Алина попросту вынула из его пальцев лакированный журнал «Животноводство» и, заменив собою перед отцовскими глазами статью «Болезни молодняка у кроликов», объявила:
– Папа, я хочу выйти замуж.
– Это… а кто? – спросил отец и закряхтел, как будто ухватил большой груз.
– Боречка Манушкин, – ответствовала Алина.
– Подробнее… – велел отец.
– Младший зоотехник в усадьбе «Хлопино», – покраснев, созналась Алина.
Боречка был немедленно извлечен из Хлопино телефонным звонком. Робея, предстал перед Драговозовым. Николай Панкратович осмотрел его на предмет породы и нашел удовлетворительным: хлипковат, конечно, мясов маловато, но это от молодости; а сложен хорошо.
– Это… где учился? – вопросил его Драговозов.
– Молочнинский институт, – сказал Боречка.
– От коров, значит… переквалифицировался, – отметил Драговозов. – Сам?
– Да, – сказал Боречка. – Заочно и самообразование.
– А, – вымолвил Драговозов натужно и засипел сам с собою.
Алина осторожно переместилась поближе к жениху. Он поглядел на нее вопросительно, но та покивала: пока все в порядке.
– А это… – оживился опять Драговозов. – Как у тебя с верой?
– С кем? –
Драговозов чуть шевельнул бровью и пояснил:
– Мне вера помогла… это… в бизнесе.
– Мы непременно будем венчаться, папа, – сказала Алина, в крещении Алла. – А Катя будет свидетельницей. Мы ей пошьем голубое, с цветами по подолу.
– Я его спрашиваю… – Драговозов туго повернул шею и указал на младшего зоотехника Манушкина. – Верит ли… в Бога?
– Он естественник, папа, – опять вмешалась Алина. – Естественники во всем сомневаются.
– Значит, дурак, – отрезал Драговозов. – Мне надо, чтоб зять… в Бога верил.
– Он поверит, папа, – сказала Алина, наступая Боречке на ногу.
– В общем… это… чтоб завтра же… и пусть отец Герман справку даст… – распорядился Драговозов.
Он подобрал журнал и отгородился от дочери, но читать не смог.
Конечно, младший зоотехник Боречка Манушкин был явным мезальянсом для мадемуазель Драговозовой, но, если рассуждать здраво, парень не хуже других. Опять же, дочь останется при хозяйстве. Но до чего быстро выросла! В этом ощущалась неправильность, несправедливость.
Драговозов перелистал журнал, нашел в самом конце комикс про глупую скотницу и хитрую козу и позвал младшую дочь:
– Катюха!..
Семейство Драговозовых нечасто посещало храм; однако на Рождество и Пасху являлось неизменно в полном составе, со свитой и всегда деньгами в конверте. Драговозов, крякая, говорил после причастия:
– Это… на храм, от чистого сердца…
И отец Герман брал, не смущаясь, поскольку Николай Панкратович действительно всегда давал от чистого сердца.
По специальной просьбе Драговозова отец Герман каждый год присылал ему через богомольных скотниц открытку с извещением: Пасха будет такого-то числа – прошу пожаловать на крестный ход и всенощное бдение. Традиционно сложилось так, что эти открытки были самодельные, – матушка самолично карандашами рисовала ветки вербы и яичко с буковками «ХВ». Отец Герман считал важным, чтобы все исходящее от Церкви отличалось от светского, даже в мелочах. И Драговозов инстинктивно принимал это.
Они с отцом Германом существовали в Пояркове как два суверенных государства. У них сложился определенный дипломатический этикет, что создавало в регионе стабильную, здоровую обстановку.
Поэтому отец Герман ничуть не удивился, когда к храму подкатил драговозовский джип и оттуда вышли Алина с молодым человеком, который шел за дочерью босса, чуть пригнув голову и постреливая любопытными глазами. Алина достояла службу – они прибыли к середине, а потом приблизилась к отцу Герману и вручила ему длинный конверт с фирменным кроликом в углу.
– Благословите, отец Герман, – чинно молвила Алина.
– Господь с тобой, Алла, – сказал отец Герман. – Редко тебя вижу.
Алина сделала гримаску.