Поп
Шрифт:
– Батюшка, родненький!
– Что, Муха?
– Беда! Надо бы детей всех собрать и не пускать из дома, а то не дай Бог вздумают гулять.
– А что такое, Мушенька?
– Там немцы затеяли страшное.
– Да не тяни ты, Ева!
– Казнь.
– Казнь?
– Пленных партизан казнить будут прилюдно. На площади. Бывшей Ленина.
– Этого не можно допустить! Я это не позволю! А ты и впрямь, Евочка, собери-ка всех малых, займи их чтением. Скажи, что я велел вслух читать Димитрия Ростовского. Ты же и почитай им, как обычно делаешь, но только погуще, подольше. Пока я не вернусь с победой.
Дабы произвести на немцев впечатление весьма важной персоны, он нарядился в свой праздничный подрясник серовато-голубого цвета, который почему-то именовал «лазоревым», подпоясался красивым поясом, который матушка любовно вышила зелёными листочками и лиловыми цветами, надел малинового цвета скуфейку и с Евангелием в руках поспешил вон из дому – туда, на площадь, бывшую Ленина, полный вдохновенного порыва остановить публичную казнь. Он верил в свою победу, призывая на помощь себе святого благоверного князя Александра Невского. Сам не зная, почему, отец Александр был убеждён, что стоит ему явиться, поднять над головою Евангелие, молвить слово заступничества, и вмиг палачи одумаются.
Площадь располагалась недалеко от дома, и вот уже он увидел толпу народа, согнанного для созерцания казни. Рядом с постаментом, с которого ещё в первые дни оккупации немцы свалили памятник вождю мирового пролетариата, уже были сколочены помост и виселица. На помосте стояли эсэсовцы, Фрайгаузен и четверо приговорённых – трое парней и одна девушка. Отец Александр отчего-то был уверен, что увидит среди них своего старого знакомого – Алексея Луготинцева, но его не оказалось. На груди у приговорённых были таблички «Партизан», «Бандит», «Убийца» и «Партизанка».
– Ну-ко, пусти! – грозно приказал отец Александр эсэсовцу, стоящему в оцеплении вокруг помоста. Тот в ответ больно ткнул священника под ребро дулом автомата. Тогда батюшка воззвал к полковнику Фрайгаузену:
– Герр оберст! Иван Фёдорович!
Но тот уже заметил его и приказал пропустить. Легко взбежав на помост, отец Александр, как и хотел, мгновенно поднял над собой Евангелие и воскликнул:
– Христиане!
Всё разом стихло.
– Вы, немцы, и вы, русские! – продолжал батюшка. – Все мы дети матери Церкви. Так проявите же, немцы, милосердие! Не мучайте и не казните сиих юных, полных жизни, ребят и эту девушку. Ведь Христос незримо присутствует здесь, и Он, которого так же публично казнили иудеи, душой с ними. С теми, кого казнят, а не с теми, кто казнит.
– Абфюрен! – гаркнул эсэсовский чин, стоящий рядом с Фрайгаузеном.
– Господь Бог наш… – продолжил было батюшка, но его уже грубо схватили под руки и потащили с помоста.
Алевтина Андреевна, только что подоспевшая, решила, что его тоже хотят казнить, бросилась на охранника, пытаясь прорваться и выкрикивая первое, что пришло ей на ум:
– Не трогайте его! Он под защитой рейхсминистра!
Но отца Александра не собирались убивать. Его стащили вниз и швырнули в объятия жены. От сих пор он становился лишь скорбным зрителем творимой расправы. Командир эсэсовцев стал зачитывать приговор, а Фрайгаузен переводил:
– Подразделение СС провело успешную операцию по ликвидации бандитского формирования. Это бандитское формирование совершило дерзкое убийство служащих отряда вспомогательной полиции села Закаты и пыталось совершить не менее дерзкое нападение на расположенный неподалёку отсюда германский аэродром. Перед вами трое партизан, захваченных в плен живыми. С ними девушка, которая оказывала помощь раненым партизанам. Вот имена этих людей по их собственным признаниям: Александр Табак, Игорь Муркин, Фёдор Ильин и Тамара Лебедева. Комендатура села Закаты Псковского бецирка рейхскомиссариата Остланд провела расследование по делу о бандитской деятельности этих людей и вынесла следующее постановление: приговорить Александра Табака, Игоря Муркина, Фёдора Ильина и Тамару Лебедеву к смертной казни через повешение. Если же в окрестных лесах будут продолжаться партизанские действия, подразделения СС вынуждены будут прибегнуть к карательным мерам против мирного населения. В данный момент приказывается привести приговор в исполнение.
По команде палачи поставили четверых приговорённых на скамью, накинули на шеи верёвки и затянули петли. Все четверо были вне себя от ужаса происходящего. Табак с трудом выкрикнул:
– Товарищи!..
Но на большее у него не хватило ни сил, ни голоса.
– Отец Александр, не смотри! – воскликнула матушка, пытаясь отвернуть мужа от страшного зрелища. Но он не подчинялся ей, напряжённо взирая на казнь.
Скамью выбили из-под ног казнимых, молодые тела неестественно вытянулись, дёрнулись и повисли. Отец Александр отчётливо увидел, как они словно бы откупорились, и нечто лёгкое и светлое метнулось от них в высь. Если бы он не увидел этого, то, быть может, сошёл бы с ума.
– Пойдём, отец Александр, пойдём! – тянула его матушка.
– Пойдём, пойдём, – бормотал он, наконец покоряясь жене. – Инда еще побредем, инда еще побредем…
До самого дома он шёл, тупо глядя перед собой, а возле крыльца вдруг тихонько запел:
– Со свя-ты-ми у-по-ко-о-о-ой…
Дома он сел за стол и так сидел, застывший, окаменевший.
– Помолиться надо, – робко предложила Алевтина Андреевна.
– Нет мочи, Aлюшка, – тихо промолвил отец Александр.
Пришли дети, которым Ева всё это время читала Димитрия Ростовского.
– А что такое? А что такое? – испуганно спрашивал Коля, пытаясь взять в свои руки холодную десницу священника.
Остальные – Миша, Саша, Витя и Людочка – молча и тихо смотрели, понимая, что произошло какое-то страшное событие и что они могут потерять своего заступника и кормильца, своего милого батюшку, который сидел за столом без кровинки в лице и, если бы не дышал, мог вполне сойти за покойника.
– Ну и нечего! – сказала матушка. – Дел по горло. Или помолитесь, или займитесь чем-нибудь.
Отец Александр глубоко вздохнул и, наконец, вернулся к жизни:
– Встанем к молитве о убиенных.
Покуда они все вместе молились, явился полковник Фрайгаузен. Он тихо вошёл, снял фуражку, тоже стал креститься. Отец Александр увидел его боковым зрением и, не оборачиваясь, спросил:
– Что вам угодно, герр оберст?
– Я бы хотел извиниться за то, что вынужден был…
– Вон отсюда! – тихо сказал батюшка.
– Я бы хотел передать извинения от лица всей комендатуры за то, что мы вынуждены были вас…