Попаданец Павлик Морозов
Шрифт:
— Ну знаешь, — смутился журналист, — русский народ пока не очень грамотен и не слишком реагирует на иноземные фамилии. Впрочем, это не наше с тобой дело — фамилии выбирать. Ты вот хорошую, простую фамилию имеешь — Морозов. Павел, как батюшку звали-то? Трофим. Вот, Павел Трофимович Морозов. Все честно и понятно. Герой и брат погибшего героя-пионера. Ты знаешь, что твоему брату хотят памятник поставить?
Я этого не знал. Где-то в глубине души теплилась жалость к невинно убиенному малолетке, шесть лет было Феденьке. Вроде и чужие они мне эти Морозовы, а зреет — зреет теплое чувство к матери этого Павлика, чье тело ношу, к братику малому, ушедшему за грань, ко всей семье… Надо бы съездить к ним в колхоз, гостинцев привезти — пусть порадуются!
В
— Она так и сказала, — прошептал Лев Давыдович мне на ухо, — чтоб никаких девок у этого мальчика в комнате не было, извините…
Надя услышала, покраснела. А я окончательно разъярился, пробуждая в себе Скунса.
— Надя, никого не слушай — жди тут. За окном в ящичке еда, плитка для чайника в прихожей. Товарищ Каменев, никого не выселять — я сейчас прямо к Сталину, решим этот вопрос по-мужски!
На улице я махнул рукой первой попавшейся машине, а когда она не остановилась, выхватил револьвер.
— В Кремль, дело государственное! — приказал шоферу, усаживаясь рядом с ним на первое сидение. Пассажир на заднем что-то вякнул про Наркомтяж, но замолк, когда я повернул к нему бешеный взгляд.
В Кремлевском жилом фонде я сразу прошел к Светке и спросил, где отец? Иосиф Виссарионович работал в домашнем кабинете и я пробился к нему без очереди.
— Товарищ Сталин, — сказал я без прелюдии, — помогите. Первый раз прошу за себя, мне не к кому больше обратиться. А вы мне, как отец.
— Во-первых, — сказал вождь, растягивая слова, — прекрати врываться ко мне без предварительной договоренности. Это к Свете ты можешь врываться, а я — государственный человек. Что люди подумают?
— Они ничего не подумают, — прервал я его мысль, — они не посмеют думать, если вы им прямо не прикажите подумать.
— Ну, это возможно, — поддался на лесть осетин, — но все равно — не наглей. Ладно, говори, что надо?
— Эгей, — гнусно усмехнулся Сталин в ответ на мою проникновенную речь, — мальчика на баб потянуло, бичо вырос — хрен чешется. А ты, пионер, неплохо устроился на нашу стипендию, не боишься?
— Не боюсь, — нагло ответил я, — уже умирал — перебоялся. Пусть те бояться, до которых мой наган еще не добрался. Разве мало я во имя партии нашей врагов покрошил, разве учусь плохо или плохо бандитов помогаю в МУРе операм ловить. Так что же я теперь и не могу хорошей девчонке помочь?
— Можешь, можешь, — успокаивающе протянул здоровую руку Сталин, как бы остужая горячность, — все ты можешь. Скажи Каменеву — я разрешил. Но помни… Если что — помни!
— За вас, товарищ Сталин, — искренне прижал я к груди коммунаровским жестом кулак, — за вас в огонь и на врага, до последней капли крови за вас!
— Ну, ну, — довольно похмыкал Иосиф Виссарионович, — там посмотрим. Иди, бичо, к своей девке.
Я шел по коридору кремлевской коммуналки гордо, как павлин, совершенно не осознавая насколько исказился мой холодный и расчетливый разум под влиянием пробужденных соков подросткового тела. Я буквально готов был идти вприпрыжку, как ходил с мамой лет в семь. И попавшейся навстречу Крупской я озорно показал язык, присовокупив: «А Сталин разрешил, беэээ!»
Дома встретили встревоженная Надя и смущенный Лев Борисович. Вот запросто хлопнул бы Сталина, будь Каменев хоть немного решительней. Нет, он не был трусом — просто излишне интеллигентен, мягок, добродушен. Двадцатишестилетний Иосиф Виссарионович, будучи на пять лет старше Каменева, сбежав с очередной сибирской ссылки в 1904 году, укрывался в именно в доме Льва Борисовича в Тифлисе. Да и карьера Каменева
Смертельной ошибкой, конечно, стала временная коалиция с шурином Лейбой Троцким-Бронштейном, сестра которого Ольга была первой женой Каменева. Так что его дорога вела только к смерти, если Шереметьев не изменить прошлое-будущее радикально. И в Планах Романа было тактическое дело — избавить мир от Вышинского — официального палача Сталина!
Сопроводив Наденьку (она все время спрашивала: «Прямо к самому товарищу Сталину, он таки так и сам разрешил…») на крышу, где уже залили каток, и привинтив к валенкам коньки «снегурочка», я учил её кататься, а сам думал о том, как чпокнуть этого гада Вышинского. То что он жил тут же, не облегчало задачу [128] . Он жил на 8 этаже, занимал две больших квартиры. Специально рядом с квартирой был выделен отдельный небольшой лифт, в общем — отдельный вход и охрана… Иногда, возвращаясь с неделовых встреч Андрей Януарьевич в одиночку подходил к лестничному переходу собственного лифта и звонил, вызывая охрану, которая отпирала железную дверь изнутри. Поэтому у меня были припасены рогатка с камешками для подъездной лампочки и дохлая прикопанная в соседней подворотне…
128
Дом 10 по Б. Гнездиковскому иногда называют домом Вышинского. Действительно, здесь и проживал «главный инквизитор советской эпохи» Андрей Януарьевич Вышинский (1883–1954). Сейчас прах его покоится неподалёку — в Кремлёвской стене.
Не все помнят, что в тридцатые годы, особенно в период с 1936 по 1939 даже советские суды с их минимумом формальностей были не способны справиться с огромным потоком осуждённых. Тогда в Кремле было решено вообще отказаться от судов. Для этого были сформированы специальные внесудебные органы — тройки. В их состав входили местный руководитель НКВД, партии и прокуратуры. Втроём они рассматривали (без участия подсудимых) краткие дела и по своему усмотрению выбирали наказание. Никаких адвокатов и апелляций не предусматривалось. В определённый промежуток времени с мест в тройки приходили так называемые альбомы, в которых содержалась краткая информация о деле и небольшая характеристика подсудимого. На основании этих данных и решалась судьба обвиняемых.
Вышинский входил не в «тройку», а в «двойку», которая официально называлась Комиссией НКВД и прокурора СССР. Вдвоём они рассматривали дела по аналогии с «тройками» и вершили скорый суд.
Иногда, когда я обращался к истории, мучила мысль — с какой немецкой провокации Сталин перед войной так тщательно уничтожал лучших партийцев и знаменитых военных. Уж не думал ли он этим «сознательным?» ослаблением СССР умилостивить Гитлера и спасти от войны с Германией!
А вот Вышинский, которого коллеги за спиной звали «Ягуарович», искупавшись по указке вождя в крови множество казненных, в 1939 году станет заместителем председателя Совета народных комиссаров. В качестве «вице-премьера» он будет курировать судебную отрасль, образование, спорт. На протяжении двух лет он будет выше даже могущественного Берии, который станет зампредом СНК только в 1941 году. И допустить этого Скунс никак не мог. Его учили тактике, но никто не учил стратегии. Поэтому поведение Шереметьева, скрытого в теле любимца Сталина Павлика Морозова, было непредсказуемо.