Попаданец в себя, 1963 год

Круковер Владимир Исаевич

Ну, а потом… Потом стандартная, накатанная дорожка с бутылкой дешевого алкоголя в кармане потрепанного пальтишка. Ночевки на разных вокзала в постоянной угрозе ментов, которые, словно экстрасенсы, вычисляют бичей безошибочно и выгоняют их в ночь. Знакомство с другими бомжами (бомж – аббревиатура более привычная в наше время. А я как-то больше привык по старинке: бич – бывший интеллигентный человек или матрос, списанный на берег за непристойное поведение на судне; бич в переводе с английского означает пляж, берег).

Ну, а потом уже известно. Нелепое происшествие со стреляющей авторучкой, еще более нелепое происшествие с наймом меня в качестве убийцы, знакомство с Гением, странное турне на Кипр, не менее странный расстрел моих сопровождающих на шоссе. Хотя последнее не так уж странно. Идет война между двумя структурами, а я оказался как раз между. Что бывает с теми, кто попадает между, мне известно хорошо. Наш великий русский народ даже поговорку на эту тему украл у поляков: “Паны дерутся, у холопов чубы трещат”.

Но как бы все это странно не было, я пока жив, мгновенно стряхнул прострацию и вялость долгого бичевского существования и в принципе готов к активным действиям. Непонятно лишь, какие действия ждет от меня эксгибиционистка Фортуна?

Я лежал на многоспальной кровати, предаваясь этим мыслям, когда Люся вошла в дом. Она была не одна, что меня насторожило. Я нашарил под матрасом свое единственное оружие – авторучку, вновь откинулся на подушки, слегка прищурил глаза.

Верт, это к тебе. Говорит, что из газеты.

Да, – я спустил ноги на пол. Был я в одних шортах.

Парень, вошедший в комнату, ничем особенным не выделялся. Это и было его самой приметной чертой.

Вовка, – крикнула Люся, – я – к девочкам, поболтать. Ты продлять мой съем будешь? Сегодня последний день.

Буду, – ответил я. – Возьми у меня в штанах стольник.

Люся ушла. Я вопросительно посмотрел на парня.

Что же вы собираетесь делать дальше, Владимир Иванович? – спросил тот, присаживаясь без приглашения.

Подремать, пока жара спадет, а потом купаться, – ответил я уверенно.

Да, конечно. Мы, москвичи, к такой жаре непривычные. Скажите, вы слышали о Серых Ангелах.

Естественно, – сказал я. – Пахан в зоне мне как-то рассказывал. Ссучившие воры, образовавшие мощную полулегальную структуру.

Ну, не совсем так… Хотя, в принципе верно. Так вот, нам не совсем безразлична ваша судьба.

Приятно слышать. Я встал с кровати, подошел к холодильнику и достал оттуда две бомбы пива. – Пиво будете?

С удовольствием. Пиво здесь замечательное.

Я открыл обе бутылки, вновь сел и вопросительно посмотрел на пришельца. Авторучка теперь лежала под подушкой, рядом с моей правой рукой, в любой момент я мог ее выхватить.

Вам наверное кажутся странными последние события? – спросил парень и приложился к горлышку бутылки.

В какой-то мере, – ответил я, делая не менее основательный глоток.

Позволю себе пояснить. Вы по воле случайности оказались втянутыми в неприятную историю.

Это я понял. Быть между двумя жерновами всегда неприятно.

Следовательно, вы уже осознаете ситуацию.

Приблизительно.

– Это все временные флуктуации, повышенная активность Солнца. Со всеми попаданцами все нормальног, а вас и забрасывали с проблемами, и не успели вжиться, как вас опять черте-куда и черте=почему забросило. Давайте, возвоащайтесь в 1963 год и перестанет прыгать во времени!..

Помню, улетал я С Кипра, где проституция тоже запрещена, и подвезли к самолету трех девушек в наручниках и увешанные золотыми украшениями. Их депортировали после очередной облавы. Кстати, дорогу до Москвы оплачивали за счет государства. Так вот, ввели их в самолет, отстегнули наручники. Те уселись впереди меня и сразу заказали бутылку виски за триста долларов. А, когда самолет взлетел, начали из чулков, трусиков, лифчиков доставать пачки зеленых – их заработок за курортный сезон.

Я тогда не удержался, выпил с ними на халяву дорогого напитка и расспросил кое о чем. Выяснилось, что они уже второй раз приезжают на Кипр. «Депортация? Фигня. Наш человек заплатит, где надо, вычеркнут фамилии из компьютера, снова поедем. Что за человек? Да Саша Скорынин, бывший КГБешник. Он в Лимассоле газету держит, ну и нами руководит. Мы языки знаем, иняз кончали, так что работаем только в дорогих «клубах», если за сутки десяток клиентов примешь, то пятьсот баксов чистыми остаются…»

Живем в отеле, хоть кредит исчерпан – Хозяин намекает на расчет, Вот навязались, думает он, черти, Обманут и свинтят в аэропорт. Ох эти русские, он продолжает думать, Всегда от них какой-то ждешь подвох… Он с горечью подсчитывает сумму, А мы плюем от скуки в потолок. А что еще! Ну нечем тут занятся, Газету даже не на что купить, Весь день дожди и холодно купаться, К тому же, очень хочется курить. Бычки искать… Но и бычков тут нету. Окурка у буржуев не найдешь! Тут принято за все платить монету, Взаймы же тут не выпросишь и грош. Так стоило бы нам спешить с России, Пускай сейчас в России холода, В России мы окурки не просили И в долг мы там не жили никогда. В России во снегу грустят березы, Там холодно и очень грустно жить, Здесь в декабре цветут у моря розы, А нам картошку не на что купить.

Но все это было в той, первой и прошлой жизни. Сейчас же реалии просты. На завтра меня вызывают в КГБ, скорей всего предложать учитбся в их двухгодичной школе, а потом – к арабам. Арабский я действительно за последний год подтянул, куратор дал литературу и магнитофонные уроки.

Я скорей всего откажусь и комитетчики отомстят – комисиия по распределнию запрет меня туда, куда даже Макар не гонял ни телят, ни пастущат.

Глава 14

Иду на распределение. В СССР учат бесплатно, но потом изволь два года отработать, куда пошлют. Какие только интриги не разыгрывают студенты с родителями, дабы остаться в городе или вообще при институте, в аспирантуре например.

Вчера отказался от Школы КГБ. Помогать готов, сказал хмуро, но связывать жизнь с полувоенной службой не готов. Я писатель, у меня тонкая душевная организация.

Ничего в ответ не сказал куратор, кивнул и ушел.

Иду в институт. Мама накормила сытным завтраком. Жареное мясо с картошкой и цветной капустой, большая чашка какао и блюдо еще горячего хвороста. Она его делает на водке, поэтому печенье не жирное и не вялое – сухое и хрустит.

Знаю, что кафедра английского будет просить оставить меня тут, мой английский хорош, хотя до кембриджского далек, американизмы погубили его еще в двадцать первом веке. Но по сравнению с общей массой выпускников я – ас. А кафедра нуждается в лаборанте с прицелом на аспирантуру.