Попаданец в себя, 1963 год
Шрифт:
Ряды сотрудников редакции заметно поредели, они добывали “красное золото”, а я отдувался, высасывая материалы из пальца и телефонной трубки. Как раз приближалось время зкзаменов в училище педагогов для народностей Крайнего Севера, требовалась статья, которую я выдал за полчаса. Не знаю, куда уж там смотрела цензура, но статья была опубликована на второй полосе, а к обеду на весь тираж наложили арест, и меня забрали в КГБ.
Называлась статья “Стать педагогом”, речь в ней шла об ответственности хорошего преподавателя перед будущим, о трудностях этой профессии. “Придет время, – писал я, – и профессия педаго га станет самой престижной, как профессия врача. И стать учителем будет так же трудно,
В КГБ с меня сняли допрос, следователь интересовался, кто научил меня написать такую нехорошую, реакционистскую статью, понимаю ли я, что это ревизия идей марксизма-ленинизма и так далее. Он положил передо мной рецензию преподавателей училища, где говорилось, что, согласно мнению автора, учителей надо испытывать в баррокамерах и где, интересно, автор найдет таких учителей? Кроме того, меня обвиняли в левом и правом уклонизме и централизме. Даже при веденную мной цитату Маркса о том, что “…в науке нет широкой столбовой дороги…” сочли в моей трак товке провокационной. “Педагогика – это не наука”,-доказывали рецензенты.
Помотав мне нервы до вечера, комитетчики взяли подписку о невыезде и пообещали вернуться к беседе после собрания редакционного коллектива. Собрание не заставило себя долго ждать. И слово на нем было дано каждому.
Спящий зав, сонно моргая, сообщил, что статья написана с целью дискредитировать коллектив. Зав живчик добавил, чтo она отдана в печать во время путины сознательно, чтобы обмануть бдительность занятых на рыбалке людей. Редактор обиженно сказал, что я веду себя дерзко и даже не поставил в номер последнее стихотворение бригадира, хотя имел его распоряжение поставить (стих, как помню, начинался трагически: “Кета умирает молча…”. Линотипистка, пошептавшись с мужем, выдала:
– Его надо из комсомола исключить!
Я подумал, что это сделать трудно, хотя бы потому, что учетная карточка хранится у меня дома, а отметки об уплате членских взносов я еще со школы делаю личной печатью, обмененной у комсорга на перочинный ножик. В армии меня пять раз исключали. По разу в каждой части.
Представитель райкома откашлялся.
– Я рад, – сказал он, – что мнение членов редакции единодушно. В наши ряды проник враг, его ста тья не просто глупость начинающего журналиста, а сознательный выпад против наших славных педагогов, ревизия идей ленинизма и учения партии. Мне думается, что наш бывший, – я полагаю бывший? – он взглянул на Турика и тот согласно закивал в ответ, – сотрудник и в университет проник обманом, что его гнилое нутро проявилось в такой ответственный момент, как пучина, недаром. Не исключено, что его действия координируются оттуда… – В мертвой тишине он указал куда-то на восток, в сторону Камчатки. – Впрочем, этим занимаютсл специальные органы. Нам же всем случившееся должно быть уроком. С вами, – кивок в сторону редактора, – и с вами, – кивок в сторону парторга, – мы поговорим на бюро. Не думайте, что халатность останется безнаказанной.
Он сел и все посмотрели на него. А райкомовец смотрел на меня с явным ожиданием раскания и мольбы о прощении с моей стороны. Это давало возможность оценить статью как простую глупость молодого недоучки, тогда меньше тумаков доставалось всей цепочке – от редактора до райкомовских боссов. Все посмотрели на меня.
Глава 15
Тогда,
Дальше был роман с его сестрой (как выяснилось позже – распутной), но все это осталось в более чем полувеке от нынче.
А нынче я долетел до Хабаровская и не стал сразу пересаживаться на самолет до Охотска, а зарегистрировал билет, снял номер в аэропортовской гостинице и пошел гулять по набережной. Амур был прекрасен и величественен. Несмотря на хорошую погоду гуляющих почти не было – рабочий день. Пирожки по девять копеек с капустой были вкусными. Мороженное было вкусным. Бочка с квасом еще не нагрелась и квас был вкусным. Черная икра спокойно лежала на прилавках в гастрономе вперемежку с банками Дальневосточных крабов и морской капусты. В 21 веке ее перестанут продавать, а зря – микроэлементы, йод, все то, чего так не хватает горожанам в будущем. Кстати, нынче у промысловых рыбаков можно купить икру и рыбу за поллитра московской. Поэтому и подходят после швартовки судна к причалам домохозяйки.
Сел на скамейку и, щурясь на солнце, смотрю на величественный Амур. Как все же богата моя Родина. Какая могучая природа, моря, реки, океаны. Всего хватает, а мясо в магазинах бывает редко.
Кто-то оставил на лавочке газету. «Тихоокеанская звезда». Я в ней публиковался, когда служил в армии, в прошлой жизни. Почитаем…
«…Уверенно начал свою работу Хабаровский краевой театр юного зрителя этим летом. Театр с самого начала не погнался за легким успехом, а смело взял для премьерного спектакля благодарный, но очень трудный материал – героическую драму И.Штока «Осада Лейдена».
Эта пьеса – о восстании народа Нидерландов в 1574 году, под водительством принца Оранского, против испанских захватчиков. В пьесе переплетаются подлинные исторические эпизоды, с мотивами прекрасного романа Шарля де-Костера «Тиль Уленшпигель».
Три с половиной века отделяют зрителя от событий, происходящих на сцене. Но кажется, что они происходят сегодня. Город Лейден окружен врагами. В осаждённом городе – голод, люди терпят неслыханные страдания. Но они мужественно держатся – недели, месяцы. И эти люди побеждают.
Центральную роль в пьесе – роль Тиля Уленшпигеля – играет артист Д. Швец.
Рядом с Тилем его соратник и друг Ламме Гудзак. У артиста Носкова он искренен и доходчив, но исполнителю еще не хватает мастерства, чтобы воплотить это большой сложный характер.
Нелле – подругу Тиля играет артистка А. Кузина. Молодая, способная актриса – она очень жива, искренна, темпераментна. Магда, дочь бургомистра, в исполнении артистки Ф. Фомичевой – мягкая и лирическая, обладающая больше драматической силой. Её возлюбленного Петера Клейфа играет – артист А. Дунаев. Ему не хватает, к сожалению, искренности».
Решено, иду в ТЮЗ. Иду до Комсомольской площади, потом по Тургенева мимо библиотеки. Надо же, шестьдесят лет назад ходил тут, а ноги помнят. Куплюбилеты и посижу в библиотеке, надо сориентироваться наконец, какие писатели и поэты сейчас на слуху, что за произведения цитируются, обсуждаются. А то я все время ввожу в недоумение окружающих ссылками на ненаписанное в этом времени. Чего стоит одно декларирование «Идет белые снеги, как по нитке скользя… Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя. Чьи-то души бесследно, растворяясь вдали, словно белые снеги, идут в небо с земли…». Окружающие в редакции стали допытываться – чьё, а в итоге решили, что я – скромный поэт.