Попаданец в себя, 1970 год
Шрифт:
Когда я стал взрослым, эти вагоны исчезли. Вернее исчезли такие купе. Спальный вагон превратился в обычный купейный, где вместо четырех постелей – две нижние.
Но сейчас я сижу в кресле, слушаю по радио, вмонтированное над дверью, легкую музыку и пью чешское пиво (проводник расстарался) с маленькими сухариками.
И бурчу под нос стихи:
Холуй смеется, раб хохочет, Палач свою секиру точит, Тиран терзает каплуна, Сверкает зимняя луна. ТоЭто Бродский напишет через два года. (Как-то даже не подозревал, насколько хорошо помнил в первой жизни многие стихи Иосифа). Напишет после разговора с комитетчиком. В 1972 году Бродского вызовут в ОВИР и дадут выбор: немедленная эмиграция или «горячие денёчки», такая метафора в устах КГБ могла означать допросы, тюрьмы и психбольницы. К тому времени ему уже дважды приходилось лежать на «обследовании» в психиатрических больницах, что было, по его словам, страшнее тюрьмы и ссылок.
Я в первой жизни на своей шкуре испытал инъекции сульфазина (дикая боль в течение 2–3 дней, рука или нога просто отнимаются, жар до 40, жажда и еще могут воды не дать). Потом я написал рассказ: «Шарик», который нигде не хотели публиковать. Сюжет в том, что человек нашел шарик, который было приятно держать в руке – он согревал сердце. Близкие заметили неадекватное поведение и уговорили лечь в психушку на пару дней. Через месяц он решил притвориться, что никакого шарика нет. И его вскоре выписали. Он шел по улице, радовался и, вдруг, обнаружил отсутствие Шарика… [6]
6
Вот тут можно прочитать: https://author.today/reader/92912/732674
Но озлобленность Бродского была, по-моему мнению, чрезмерной. Не хватало ему широты понимания государственного. Обеспокоенность руководителей государства иноземной заразой была вполне логична, ибо я сам видел, как после «перестройки» Горбачева скотство захлестнуло страну. Народ в свободной Америке вовсе не свободен, просто ему подсунули суррогат свободы – право на удовлетворение животных желаний. Советских людей по мере сил от этого оберегали. Взамен граждане СССР получали почти бесплатное жилье, бесплатную медицину и стабильность, что важней всего в мире. Особенно для обывателя! Если на утюге была написана цена: 2 рубля 30 копеек, то он стоил так же в любой торговой точке от Норильска до Ашхабада. И цена не менялась десятилетиями.
У меня, кстати, есть такой утюг именно за 2-30, чугунный красавец, который надо ставить на плиту для нагрева… Тьфу, был такой утюг в первой жизни, коллекционный экземпляр, на полочке стоял и все гости завидовали.
Так вот, еду в Иркутск на свою родину, которую всегда любил (до перестройки). Еду в детство, в юность. С припасами для долгой таежной аскезы. В Иркутске немного похожу по знакомым, к Олегу Харитонову загляну – дружку по «Советской молодежи». Ну а потом – в Нижнеудинск, ждать вертолет до Тофаларии.
Глава 24
Вы любите ездить в поезде? Вы любите ездить в поезде, так как люблю я? «То есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому способна только пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?» Недавно пересмотрел кино с Татьяной Дорониной «Старшая сестра». Великие люди живут в СССР, талантливые люди, умеющие в условиях жесткой идеологической диктатуры снимать такие яркие фильмы! [7]
7
https://youtu.be/4oYQW9TIr_g – монолог Дорониной
И эти фильмы народ сразу растаскивает на цитаты. Ну и я чем хуже. Тем более, что в первой жизни во времена СССР я обожал ездить в поездах. Удобно, покойно, интересно – ведь едешь в НОВОЕ место. Да и удобства немалые даже в плацкарте на дальних маршрутах. Конечно в центре страны и на северных направлениях, но разок ездил на южном поезде, где проводник в одном из туалетов кур вез…
Ехать в СССР приятно еще и по причинам станций, где бабки всякую вкуснятину выносят и продают недорого. А пройдет каких-то 20 лет и на стоянках будут продавать алкоголь и молоденьких школьниц (которые, кстати, и на обратном пути ищут поезд с кавалером).
Впрочем, я лично сделал все, что смог: лишил диктаторов главного идеолога и главного палача. Возможно, переход к рыночным отношениям случится не столь резко и люди пострадают не столь радикально, как в моей прошлой жизни. Надеюсь!
Вообщем – еду. Пока осваивался в купе, ностальгировал, пока сходил на обед в ресторан (благо он следующий за СВ) и убедился, что выбор хороший, качество отличное, а к денежным клиентам отношение соответственное, наступил вечер. Вместе с вечером явился чай в подстаканниках, чай не в пакетиках, где неизвестно что находится, а в заварнике, откуда я сам добавляю в стакан столько, сколько считаю нужным. Естественно, два сорта предложил проводник: индийский и грузинский, грузинский оказался лучше «индюшки».
Еду. Ночью встал из-за шума в коридоре. Вышел. Проводник пытается выгнать крупную собаку, а та рычит.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Залез. Выходить не хочет!
По прошлой жизни в собаках разбираюсь профессионально. Открыл дверь в свое купе, говорю:
– Тебе надо куда-то ехать? Прошу. Не лаять и не вертеться, я спасть хочу.
И проводнику:
– Это какая станция?
– Балезино.
– А следующая, чтоб долго стоял?
– Пермь Два, там полчаса стоим.
– Ну вот там я и выведу пса, не переживайте.
Вернулся, лег, повертелся, сели, развернул колбасу, отрезал половину. Дал псу, все это время с интересом за мной наблюдавшего. Посмотрел на движение здоровенной пасти, лег, выключил ночник.
Разбудил меня, как ни странно, не проводник а пес – поскребся в дверь купе. Встал, откатил дверь. Пошел за псом, который бодро направился в тамбур.
Тут как раз и поезд притормозил. «Пермь 2», – объявил проводник, с удивлением глядя на собаку.
Пес действительно вышел в Перми, будто ему привычно ездить так по ночам со станции на станцию. А проводник удивился потому, что это был сменщик. А тот, который проворонил собаку и пропустил в вагон, тот уже отдыхал.
Посмотрел на часы – скоро шесть утра. Проглядел расписание. Интересная станция с получасовой стоянкой будет в 11–40, Свердловск Пассажирский. в будущем он вернет себе старое название – Екатеринбург в честь императрицы Екатерины Первой. А в 1781 году Екатерина II даровала Екатеринбургу статус уездного города Пермской губернии.