Попала...Попала! Попала!!!

Муравьева Ирина Лазаревна

Тот словно очнулся.

— Хорошо, — сказал он.

Голос его был тяжелым. С отдышкой. Будто он пробежал марафон. Но, на сама деле, я чувствовала, что это кипела злость Герберта. И даже в таком необузданном состоянии, мне хотелось помочь ему. Однако сейчас единственный и лучший способ помочь был допросить крысолова.

Герберт отошел, чуть поодаль, передав мне нож. Но я не стала использовать его.

Вместо, я подошла к связанному крысолову и склонилась над ним.

— Его никто не нанимал…, - подумалось мне.

Он не говорит правды, ибо ему нечего сказать. Он не наемник. Возможно, убежденный фанатик? Но за кого? Ради чего?

Я взглянула в холодные, ненавидящие меня глаза мужчины.

— Да, — прошептала я ему на ухо, — Когда я была в твоем теле,

ты глядел на всех дружелюбнее. Но я все равно чувствовала твою ненависть к людям. Тогда я не понимала, что это. Но теперь знаю. Тебя притесняли. Избегали. Чурались, из-за грязной и опасной работы. А ты — лишь делал мир лучше, так?

— Я помогал им выживать, — наконец открыл рот крысолов, — Спасал от чумы и иных болезней, когда меня все считали даже ниже шута. Сэм-крысолов. Ни одна тварь не приглашала меня, не давала мне руки.

— Знаю, помню, — ответила я, — Но ведь нашелся кто-то, кто отнесся к тебе по-иному?

— Мой единственный друг…, - пробормотал крысолов.

— И этот друг попросил тебя об одолжении?

— Нет…

Крысолов говорил медленно. Отчасти от того, что был под действием зелья, отчасти, мне казалось, будто он сам с трудом вспоминает произошедшее.

— Ты сам предложил помощь?

— Да. Я хотел бросить к ногам весь мир.

— Похвально, — ответила я.

(О великий Тир, на какие жертвы пойдет отвергнутый всеми ради ласкового слова!)

— И ты стал выполнять работу ведьмы. Зачем?

— Нужно было шесть девушек. Шесть жертв.

— Зачем?

— Я не знаю.

Это было правдой, я видела это по глазам.

— Не ври нам?! — ворвался в наш разговор барон. Ненависть все еще владела им, и я с трудом откинула его руку с ножом от горла Сэма.

— Перестань, Герберт! Что с тобой! — шикнула я, сама начиная злиться. Но не на крысолова, что удивительно, а на барона. Как может он терять себя в столь важный момент?!

— Прости, — выдохнул барон.

Тем временем, пользуясь минутой, когда мы отошли от крысолова, свой вопрос ему задал Ганс.

— Расскажи, зачем ты убил Милу, мою сестру.

— Она видела, — ответил крысолов, — Вернулась за чем-то в логово, и видела, как я уже снял парик ведьмы. Пришлось пообещать ей золотых монет, чтобы она держала мой секрет. Я сказал ей подождать меня у водопада. Мол мне надо забрать деньги из укромного места.

Даже под зельем, крысолов мерзко усмехнулся.

— А когда я встретил Милу, я свернул ей шею.

Ганс невольно закрыл глаза рукой, будто видел перед собой эту картину. Или просто хотел, чтобы мы не видели его слез. Барон же, слегка придя в себя, спросил.

— Но эта девушка — Мила — не была ритуальной жертвой, так?

— Нет. Не была, — ответил крысолов.

— Фрейлин убивал не ты?

— Нет.

Мы знали. Мы все знали это.

— А Тару? — слабым голосом продолжил Ганс, — Зачем ты убил Тару?

— Я думал, твоя сестра могла успеть ей что-то рассказать. Поэтому подпоил приворотом, угостив стаканчиком, когда та заходила в таверну за отцом, и девушка самовольно пришла на свою смерть. Это было просто.

изо всех сил ударил крысолова. Никто из нас не стал ему в этом препятствовать.

— И ради кого ты все это делал? — спросил барон. Голос его дрожал, — Во имя кого все эти смерти?

Крысолов открыл рот.

— Во имя л…

Он не договорил. Не успел произнести и слова, как изо рта его пошла кровь.

— Что происходит? — ужаснулась я.

Изо рта Сэма полезли острые осколки стекла и иглы.

— Он заговорен, — пробормотал барон, — Заклинание вечного молчания! Демоны! Он не может раскрыть хозяина, не поплатившись за это.

— О Великий Вальтер, — пробормотала я.

— Мы должны пробовать. Должны узнать…, - сказал барон, и рванул к Сэму, схватив того за рубашку, — Кто? Кто твой друг? Ради кого все это????

— Во имя любви! — улыбнулся кровавым ртом крысолов, и это были его последние слова перед мучительной смертью.

Глава 21

Я ожидала, что после всего пережитого ночью, я попаду к старому князю, или, еще хуже,

в свой гроб. Я всегда попадаю в подобные «спокойные» места после большого стресса. Возможно, это защитная реакция. Только чья? Не моя, это точно. Мне трудно находиться взаперти. Я не могу сидеть в теле старого князя, даже понимая, что он не желает мне зла. Что же до гроба… Это, похоже, было особенное место. Конечно, я догадывалась, что тот находится не под землей. Иначе: у меня просто не было бы воздуха. И оттого, я полагала, что все же лежу в склепе. Чего же я не предполагала, так это того, что гроб мой будут навещать. В том, что покойника, в тело которого я с такой завидной регулярностью попадаю, навещали, причем осознанно, я была уверенна. Любой сторонний человек, зашедший в склеп, и услышавший плач, доносящийся от одного из гробов, наверняка убежал бы. Однако, в последний мой раз, я слышала в склепе четкие, уверенные шаги. А затем крышка моего гроба растворилась и…Я не увидела ничего, кроме фигуры в светлом ореоле. Кто это был? И что ему было нужно? Я так и не узнала. Перемещение мое, всегда столь спонтанное и жестокое, состоялось ровно в тот момент, как глаза мои начали потихоньку привыкать к свету из вне. Это бесило. Бесило больше, чем вся безвыходность моей ситуации. В том, что гроб держит у себя истина черная ведьма Сэн-Тубр я была практически уверенна. Кто еще способен на подобное? Однако, доказательств у меня не было. Как и всегда, я была ни с чем. Переместившись в тело пекаря, готовящего с раннего утра замесы, я изо всех сил была по мягкому и липкому тесту, вымещая на бедолаге свой гнев. Потом же, когда вся пекарня была покрыта мукой и моими горькими, злыми слезами, мне почему-то вспомнилось, что хлеб нельзя печь во гневе. Это может принести беду тем, кто будет его есть. Уж не знаю, кто и когда мне это говорил, но я перемесила все, что было у пекаря. И пожелала каждой сформированной собою булочке принести счастья своему покупателю. Это было так глупо и смешно, что на душе моей стало легче. Я поменяла тело прямо к открытию пекарни, и случайно (али же нет?) попала в торговца посудой, спешащего к себе в лавку. В моем кармане оказалось немного монет, и я купила себе булочку у пекаря, который этим утром выглядел очень озадаченно. Я пожелала ему прекрасного дня, и пошла на работу по рынку, начинающему наполняться разнообразным людом. Булочка в моих руках была свежей, и еще дышла. И впервые за долгое время мне показалось, будто я голодна. Хотя, конечно, это скорее всего было голодно тело торговца. И все же… Какое прекрасное чувство что-то чувствовать. Даже голод. Тем утром, на рыночной площади, озаренной алыми отблесками восходящего солнца, я испытывала ощущение, сродни счастью. Надеюсь, оно еще придет ко мне. И надеюсь, что тогда я буду уже в своем теле. А пока… Я думала, что попаду в гроб после логова ведьмы, но судьба обманула меня. Последнее, что я помню из ночного приключения, это барона, пытающегося, вопреки всему, помочь крысолову.

Герберт попытался приподнять его, вызвать рвотный рефлекс, но стекло все продолжало и продолжало идти… Крысолов мучился в жутких конвульсиях, кровь изо рта его текла словно водопад. Тогда барон достал свой меч. И я поняла, что на этот раз он делает это не из ненависти или жажды мести за убитых. Дальше я переместилась.

Тело мое было мужским. Отчего-то, оно ощущалось новым для меня. Забавно говорить, но я побывала почти во всех жителях Сэн-Тубр. Исключение составляли лишь пара десятков человек. Барон и князь в том числе. Но сегодня утром, судя по всему, я попала в новое для себя тело. На мне были белая рубашка, слегка расстёгнутая, темные штаны, и кожаные перчатки почти по локоть.

Я попыталась оглядеться вокруг, в поисках зеркала, но ничего не нашла. Лишь бесчисленное количество склянок, приборов, старинных книг на полках и каких-то чертежей. Прямо же передо мною стояло странное подобие установки для химических опытов. Несколько больших колб, содержащих разные элементы, были соединены стеклянными трубками. Пара из них подогревалась спиртовыми горелками. В одной же — находящейся в центре конструкции — горел Он. Весь алый, переливающийся, словно живой цветок — в колбе жил огонь.