Поправка-22

Хеллер Джозеф

Глава тридцать шестая

КАЗЕМАТ

Смерть Нетли едва не убила капеллана. Сидя в очках над отчетной писаниной у себя в палатке, он услышал телефонный звонок, поднял трубку, и ему сообщили из диспетчерского пункта на аэродроме о столкновении самолетов. Все его внутренности мгновенно усохли в мертвенный прах. Когда он клал трубку, рука у него дрожала. Потом задрожала вторая рука. Несчастье было слишком страшным, чтоб о нем думать. Двенадцать жертв — это казалось ему сатанинским наваждением, сумасшедшим кошмаром. Его страх быстро набрал силу. Он привычно вознес богу молитву об избавлении своих друзей от смерти, но сразу же покаянно осудил себя, сообразив, что желает им остаться в живых за счет других, совершенно незнакомых ему молодых

людей. Да и поздно было молиться, однако ничего иного он делать не умел. Стук собственного сердца слышался ему как оглушительный грохот откуда-то снаружи, и он понимал, что отныне самая обычная автомобильная авария или даже вид хирургических инструментов, неожиданный крик в ночи или даже зуд бормашины всегда будут вызывать у него такое же отчаянное сердцебиение, как сейчас, напоминая ему о неминуемой смерти. Он знал, что не сможет отныне смотреть на кулачную потасовку без боязни упасть в обморок и разбить себе голову об асфальт, а то и умереть от инфаркта или кровоизлияния в мозг. Он опасался, что никогда больше не увидит жену и троих детишек. При этом он не мог решить, хочет ли теперь ее увидеть, потому что, наслушавшись разговоров капитана Гнуса, глубоко сомневался в женской порядочности и не понимал, способен ли верить жене. На свете существовало столько мужчин, с которыми ей могло быть гораздо лучше, чем с ним! Думая о смерти, он теперь всегда вспоминал жену, а вспоминая жену, думал, что потеряет ее.

Через несколько минут капеллан заставил себя встать и зайти в палатку к сержанту Уиткуму. Сержант Уиткум сел за руль своего джипа, и они поехали на аэродром. Руки у капеллана дрожали; он сжал кулаки, плотно стиснул челюсти и старался не слушать радостное стрекотание сержанта Уиткума, для которого трагическое событие — гибель двенадцати человек — означало двенадцать новых писем соболезнования родственникам погибших за подписью полковника Кошкарта, что могло, как он полагал, подвигнуть издателей «Сатэрдэй ивнинг пост» на публикацию статьи о полковнике Кошкарте в пасхальном номере журнала.

Над аэродромом застыла тяжелая тишина, лишившая, подобно зловещему заклятью, все живое возможности шелохнуться. Почти двести летчиков — усталых, удрученных, угрюмых — неподвижно стояли с парашютными сумками в руках возле инструктажного барака, и каждый из них старался не встречаться взглядом с остальными. Они словно бы не хотели никуда идти, не могли заставить себя пошевелиться. Приближаясь к ним, капеллан отчетливо слышал шорох собственных шагов. Его взгляд лихорадочно обшаривал молчаливую массу пасмурных и понурых фигур. Увидев Йоссариана, он ощутил в первое мгновение жаркую радость, но, всмотревшись внимательней, почувствовал, что челюсть у него безвольно отвисла, а душа навеки заледенела от ужаса — такое безумное, неистовое отчаяние застыло на осунувшемся, омертвелом и словно бы осененном изнутри черной тоской лице его друга. Капеллан мгновенно догадался — стараясь тем не менее отринуть, отогнать от себя эту чудовищную догадку, он даже отрицательно затряс головой, — что Нетли погиб. Страдальческие спазмы сдавили ему горло. Он зашелся в безмолвном рыдании, ноги у него онемели, и он подумал, что сейчас упадет. Нетли погиб. Надежда на ошибку сразу же заглохла в нечленораздельном гомоне, клубящемся, как темный туман, над угрюмой толпой, — капеллан только сейчас услышал этот негромкий гомон, — и как яркие зарницы предвещают в тусклом тумане ночную грозу, так имя Нетли, явственно рассекавшее невнятный гомон, оповестило капеллана, что надежды нет. Мальчик погиб, умер, его безжалостно убили. У капеллана задрожала челюсть, из глаз потекли слезы, он судорожно всхлипнул и заплакал. А потом шагнул к Йоссариану, чтобы разделить, стоя с ним рядом, его немую тоску. Но в этот момент кто-то грубо схватил капеллана за руку и требовательно рыкнул:

— Капеллан Тапмэн?

Оглянувшись, капеллан увидел начальственно бесцеремонного, плотно сбитого и слегка обрюзгшего крупноголового полковника с густыми длинными усами на испещренном красными прожилками холеном лице. Он никогда его раньше не встречал.

— Да, — удивленно сказал он, — я капеллан Тапмэн. А в чем дело? — Пальцы полковника больно защемили кожу на его руке, и он попытался вырваться, но не смог.

— Пройдемте-ка со мной, — приказал полковник.

— Куда пройти? Зачем? Кто вы, собственно, такой? — боязливо и недоуменно пробормотал капеллан.

— Советую вам подчиниться, отец, — сказал ему худой майор с хищным, как у ястреба, лицом, который, оказывается, стоял возле него с другой стороны. — Мы представители закона. Нам надо задать вам кое-какие вопросы. — В голосе майора капеллану послышалось почтительное сочувствие.

— Вопросы? — переспросил капеллан. — А в чем дело?

— Вы капеллан Тапмэн или нет? — рявкнул обрюзгший полковник.

— Да он это, он, — ответил полковнику сержант Уиткум.

— Выполняйте приказ, капеллан, — глумливо и злорадно ухмыляясь, каркнул капитан Гнус. — Садитесь в машину и поезжайте с ними, чтоб не было хуже.

Капеллана ухватили под обе руки и повели к машине. Он хотел было позвать на помощь Йоссариана, но тот стоял слишком далеко и едва ли услышал бы его зов. А летчики, теснившиеся поблизости, уже с любопытством косились в их сторону. Пристыженно покраснев и пряча глаза, капеллан покорно подошел к штабной машине и без возражений притулился на заднем сиденье — между обрюзгшим усастым полковником и худым, елейно вкрадчивым майором. Он протянул своим конвоирам руки и не удивился бы в эту секунду даже наручникам. На переднем сиденье их ждал в машине третий офицер. За рулем сидел высокий капрал из военной полиции; на голове у него был белый шлем, а на запястье — цепочка со свистком. Капеллан не решался поднять взгляд, пока закрытая машина, отъехав от аэродрома, не выбралась на ухабистое черное шоссе.

— Куда вы меня везете? — робко и чуть слышно из-за смутного ощущения какой-то неопределенной вины спросил капеллан, по-прежнему не глядя на своих конвоиров. Ему вдруг почудилось, что его собираются обвинить в столкновении самолетов и смерти Нетли. — Что я такого сделал?

— Ты вот чего, парень, ты пока заткни свое хайло, — предложил ему полковник, — и обожди наших вопросов, идет?

— Не надо с ним так разговаривать, — сказал майор. — Зачем нам его унижать?

— А тогда пусть заткнет свое хайло и молчит, пока ему не начали задавать вопросы.

— Вы пока заткните ваше хайло, отец, — благожелательно посоветовал капеллану майор. — Так будет лучше.

— Меня не надо называть «отец», — сказал капеллан. — Я не католик.

— Я тоже, отец, — сообщил ему майор. — У меня просто такая привычка — называть всех божьих служителей титулом «отец», потому что я набожный.

— Он небось даже не верит, что у нас в окопах есть атеисты, — насмешливо глянув на капеллана, сказал полковник и по-приятельски ткнул его кулаком в бок. — Ну-ка просвети их насчет атеистов, отец. Есть они у нас в окопах?

— Не знаю, сэр, — отозвался капеллан. — Я никогда не бывал в окопах.

— Вы и на небесах не бывали, — брюзгливо сказал ему, оглянувшись с переднего сиденья, третий офицер. — Так вам ведь не приходит в голову, что небес нет?

— Или приходит? — спросил полковник.

— Вы совершили очень серьезное преступление, отец, — объявил капеллану майор.

— Какое преступление?

— Этого мы пока не знаем, — сказал полковник. — Но обязательно узнаем. А вот что оно серьезное — это мы уже знаем.

Они съехали с шоссе у здания штаба полка и, почти не снижая скорости — шины при повороте пронзительно заскрипели, — обогнули автостоянку перед главным входом, потом само здание и остановились перед небольшой дверью. Три офицера вылезли из машины и поманили за собой капеллана. Затем отомкнули дверь, спустились гуськом по узкой деревянной лестнице с шаткими ступенями и ввели капеллана в сырую сумрачную подвальную комнату с низким бетонным потолком и неоштукатуренными каменными стенами. Все углы комнаты были затянуты паутиной. Большая мокрица быстро уползла при их появлении за влажную водопроводную трубу. Конвоиры посадили капеллана на жесткий деревянный стул с прямой спинкой, который стоял перед небольшим голым столом.