Поправка за поправкой
Шрифт:
— Да, — подтвердил он, — очень.
— И вещей никаких не оставила. Прошлась по квартире с пылесосом, подбирая все, что принадлежало мне, даже зубную щетку и ту не забыла. Ничего не оставила, так?
— Ничего. Ни одной вещи.
Квартира, когда он вернулся в город, и вправду блистала чистотой. За несколько прошедших после уборки дней кое-где успела осесть пыль, зато все было аккуратно расставлено по местам. Линолеум прихожей, плитки ванной комнаты, раковины, ванна — все было отскоблено дочиста, однако, укладываясь спать и взбивая подушки, он обнаружил под одной из них маленькую расческу, которую Эстер вечно теряла. Говорить ей о расческе сейчас он не стал. Она была так довольна тем, что сделала все как следует, а расческа ровно никакого значения не имела.
Эстер медленно повернулась к нему.
— В глупом мире мы с тобой живем, правда? — безрадостно спросила она.
— Да, — согласился Энди. — В очень глупом.
Несколько минут они молчали. Потом Эстер порывисто встала и без всякого удовольствия огляделась по сторонам.
— Свежий воздух явно переоценивают, — сказала она. — Пойдем куда-нибудь.
— Хорошо, — согласился Энди. Он тоже встал, застегнул пальто. Солнце блекло, скользя по небу, предвечерние часы принесли с собой все усиливавшийся ветер. — Куда?
— Не знаю. Отыщем какой-нибудь бар и выпьем вина.
Энди кивнул нахмурившись. Пили они оба помногу, но никогда сверх меры и только по вечерам. Он взял Эстер под руку, и они направились к выходу из парка.
— Ты теперь и днем выпиваешь?
— Обычно нет. Просто сейчас мне захотелось вина. Настроение требует. В этом же нет ничего страшного, правда?
— Конечно, — согласился он. — Ничего.
Бар они нашли на Коламбас-авеню. Кроме бармена, маленького, высохшего человечка, сидевшего с газетой на высоком табурете за стойкой, там никого не было. Когда они вошли, бармен поднял глаза и проводил их взглядом до кабинки, в которой они уселись. А затем неохотно слез с табурета и подошел. Он стоял у столика с нарочито пустым лицом, не произнося ни слова, острые глазки его внимательно изучали обоих.
— Что будешь? — спросила у Энди Эстер. — Вино годится?
— Конечно, — ответил он. — В самый раз.
— Сладкое, сухое?
— На твой вкус.
— А как насчет портвейна? Портвейн подойдет?
Он кивнул. Эстер повернулась к бармену:
— Два портвейна. Только забудьте о рюмочках. Налейте два бокала и принесите две содовых — сразу, чтобы нам было чем заняться, кроме курения.
Она умолкла. Бармен постоял еще немного у столика и, поняв, что Эстер ничего больше не скажет, отошел. Эстер откинулась назад, вздохнула, потом сняла пальто. Ее маленькие плечи точно вписались в угол кабинки. Тонкие пальцы Эстер уже нащупали рядом с пепельницей спичечную книжечку. Энди раскурил две сигареты, протянул одну ей. Она покачала головой, опустила сигарету в пепельницу. Но миг спустя взяла ее.
— Ну так что? — спросил Энди, прождав несколько минут. Теперь книжечка была у него, он смотрел на свой большой палец, прорывавший ногтем ее бумажную заклейку.
— Тебе трудно было найти меня?
Он покачал головой:
— Нет. Просто порасспросил кое-кого.
Эстер печально смотрела на него.
— Все так запуталось, верно? — произнесла она.
— Да. Очень.
— Я говорю о вещах самых простых, очевидных и ясных, которым вообще запутываться не положено. А у нас из них какой-то клубок пряжи получился, ведь так?
— Так, — согласился он. — Получился.
— И теперь ты хочешь, чтобы я вернулась. — Она подождала его кивка. — Зачем тебе это?
Энди откинулся на спинку скамейки, смущенно пожал плечами.
— Ты же знаешь меня, — сказал он. — И знаешь, зачем мне это, правда?
— Знаю. Но хочу услышать это от тебя.
Он снова пожал плечами, неловко поерзал.
— Думаю, причина тут в пустоте моей жизни, — сказал он. — Стыд, пустота, разочарование, отчаяние. Весь тезаурус. Эти штуки накапливаются, пока не получится большая куча. Тебе хочется участвовать в чем-то значительном. Дотянуться до чего-то вечного, ухватить это. Но ты не получаешь ничего, совсем ничего. Тебе это не по силам, и ты начинаешь чувствовать: нужно что-то сделать.
— И потому ты избавился от меня, — сказала она и торопливо добавила: — Я тебя не виню.
— Я знаю, — сказал он. — Ты никогда никого ни в чем не винишь.
Эстер снова улыбнулась. Сейчас она выглядела еще более бледной, несчастной, маленькой, растерянной, и ему захотелось склониться над столом, обнять ее и уверить, что все у них было хорошо. Однако он лишь вертел в руке спички и ждал.
— Какой поганый мир, — вздохнула она. — Поганый и зловонный.
Он понимающе кивнул.
— Мы с тобой так все запутали, верно?
— Как клубок пряжи.
— Именно как клубок, — согласилась она. — И без всякой на то причины. Без какой ни на есть причины сделали себя несчастными.
Он кивнул снова.
— А кроме того, — сказала она, — я влюбилась.
От удивления Энди выпрямился:
— В кого?
— Ты его не знаешь. Он художник. Много работает в журналах. Очень успешный, очень интеллигентный и очень несчастный. Хочет, чтобы я переехала к нему.
— И ты собираешься переехать?
— Не знаю, Энди, — ответила она и горестно покачала головой. — Я не понимаю, что мне делать.
Какое-то время оба молчали. А когда молчание стало совсем неловким, повернулись к бармену. Невесть почему тот разливал заказанное ими очень медленно и только-только составил все на поднос. Он приблизился к их столику, неторопливо и хмуро, поставил перед ними напитки. Вино оказалось налитым в рюмки. Эстер удивленно взглянула на них и, озадаченная, подняла глаза на бармена. Тот упорно хранил молчание, ожидая, когда они заговорят первыми.
— Мы просили большие бокалы, — сказала Эстер. — Вы забыли?
— У нас вино в больших бокалах не подают. — Каждое слово бармен произносил весомо и отчетливо — похоже, что эту маленькую речь подготовил заранее.
— Вы могли сообщить нам об этом, когда принимали заказ, — сказала она.
— Я много чего мог сделать, — ответил бармен, — но не сделал. Не нравится — уходите. Никто вас сюда не зазывал.
Энди испытующе, без гнева вгляделся в него и решил, что понимает, в чем дело. Эстер же, совершенно сбитая с толку, переводила недоумевающий взгляд с бармена на Энди и обратно.