Поправка за поправкой
Шрифт:
Нат захихикал, радуясь оттягивавшей его карман вожделенной добыче.
Когда он пересекал приемную, толстая женщина что-то произнесла, и Нат, воспитанно обернувшись на ее голос, ответил ей каким-то комплиментом (или ему так показалось, наверняка сказать он не смог бы). Теперь можно было пойти домой и завалиться в постель. У него был полученный от доктора Вайнера пузырек, он покажет этот пузырек матери, скажет, что доктор Вайнер велел ему лечь, а ее просил сына не беспокоить. Так он сможет валяться в своей комнате, и мать к нему лезть не станет.
Снаружи стоял такой же, как в кабинете, приглушенный покой — ни дать
С утра и до вечера [34]
Они неторопливо шли по парку, и наконец дорожка сделала поворот, открыв перед ними спуск к озеру.
— Прости, что я такая сегодня, — сказала она и виновато улыбнулась.
Энди тоже улыбнулся, но ничего не ответил. Несколько минут спустя они оказались у озера и пошли вдоль него, следуя извивам берега. Парк купался в волшебстве теплого осеннего дня, приглушавшем звуки, замедлявшем любое движение, отчего все вокруг выглядело далеким и нереальным. Небо светилось ясной синевой, солнце сияло, но было немного зябко, и Энди понимал, что к вечеру похолодает. Эстер остановилась, отломила от росшего при дорожке куста длинную ветку и, когда они пошли дальше, принялась неспешно постукивать ею по стволам деревьев, кустам и стоявшим вдоль дорожки скамьям.
34
Рассказ написан между 1946 и 1949 гг.
Энди вглядывался в ее маленькое круглое лицо, повернутое к озеру, по которому медленно перемещалась нелепая флотилия гребных лодок. Эстер осталась совершенно такой, какой была. Одетая как Бог на душу положит, она привлекала мужчин именно своей небрежностью — маленькая обаятельная женщина с бледным от недостатка сна и дурной пищи, которую она поглощала в ночных кафетериях, лицом. Она была красива, хотя и миниатюрна: чистые светлые волосы, на удивление полная для столь маленького тела грудь, непринужденная поступь и непосредственность манер, — все это таило в себе что-то неизъяснимо прекрасное. Прошло всего три месяца, а ему уже страшно хотелось вернуть ее.
За изгибом тропинки показались велосипедисты. Эстер и Энди на шаг отступили к озеру, подождали, пока шорох покрышек пронесется за их спинами и затеряется в шелесте палой листвы.
— У тебя вид человека, который что-то задумал, — сказала Эстер, пока они пересекали, направляясь к парку, Коламбас-Серкл.
Энди объяснил ей, что именно, и она приняла новость без удивления. Последовало долгое молчание, а когда Эстер наконец открыла рот, то заговорила о музыке Дебюсси. Энди с таким нетерпением ждал ее ответа, что не сразу понял, о чем она говорит, а поняв, едва не расхохотался, потому что Эстер осталась такой же, какой была, и потому что поверил — все будет хорошо.
— Значит, ты возвращаешься на работу? — спросила она теперь.
Он кивнул.
— На ту же?
— Да, — ответил он. — На ту же.
Работа была препаршивая, и он это знал. Ты лезешь из кожи вон и в один прекрасный день понимаешь, что зря расходуешь время, не делая просто-напросто ничего. Тебе хотелось сделать столь многое, да и сейчас еще хочется, но ты ясно понимаешь, что не сделал ни того ни этого и никогда не сделаешь, и от таких мыслей охватывает отчаяние, ты начинаешь паниковать. Ты видишь, как огромен мир, понимаешь, как ограниченны твои возможности, понимаешь, что все тебя окружающее в конце концов пойдет прахом, и томишься желанием сделать что-нибудь поскорее, пока еще не слишком поздно. У тебя была работа и была женщина. Донимала тебя, разумеется, работа, на которой ты вынужден был писать статьи, хотя тебе следовало писать пьесы, однако избавиться от нее ты не мог, потому что она давала тебе кусок хлеба и бокал вина, вот ты и избавился от женщины. А потом, подведя итоги, понял, что ничего не выиграл, зато потерял очень многое.
— Смотри, — сказала Эстер. Она легко стукнула его веткой по руке и указала на озеро. — Там рыбу удят.
На берегу у самой воды вырастал из земли большой валун, а за ним вдавалась в озеро короткая и плоская коса. Несколько мальчиков стояли на ней у воды, поводя в ожидании поклевки самодельными удочками. За их спинами расположилась парочка мамаш, любовно присматривавших за детьми, а по другую сторону косы двое влюбленных щелкали, смеясь, затвором дешевенькой фотокамеры.
— Хочешь, спустимся, посмотрим?
Эстер кивнула. Они оставили дорожку, сошли на косу, к мальчикам. Самый маленький из них, одетый в матроску, выхватил из воды крошечную рыбку, не без труда снял ее ручонками с крючка. Рыбка вывернулась из его пальцев, упала в грязь, захлопала по ней хвостом, издавая влажные шлепки. Мальчик подскочил к ней, сгреб ладошкой с земли и опустил в жестянку. Прочие рыболовы восхищенно наблюдали за ним. Он гордыми, очень точными движениями насадил на крючок новую наживку и вернулся к воде. Рыбка так и продолжала биться в жестянке.
— Пойдем, — сказала Эстер и, отвернувшись от воды, начала подниматься по узкой тропке. — Жалко рыбешку. Я сегодня всех жалею.
Энди взял ее под руку, помог подняться на дорожку.
— Не хочешь на лодке покататься?
Она покачала головой:
— Мне сегодня что-то не по себе. Это не из-за встречи с тобой. Ты же знаешь, со мной такое случается время от времени.
Они шли по дорожке, а когда косу и мальчиков заслонили деревья, опустились на скамью. Эстер молчала, задумчиво глядя на озеро. Энди искоса посматривал на нее, на ее лицо, на темные печальные глаза. Хорошо было снова оказаться рядом с ней, так хорошо, что он и забыл на миг: она еще ничего ему не ответила.
Она медленно отвернулась от воды.
— Ты сколько времени пробыл за городом?
— С неделю, — ответил он.
— Я думала, ты там надолго задержишься.
— Да я и собирался. Но через неделю заскучал и вернулся. Я же знал: много времени переезд у тебя не отнимет. Трудно было подыскать квартиру?
— Нет, — ответила она. — За два дня управилась.
Эстер водила веткой по пыли под скамейкой, вглядываясь в получавшийся у нее грубый рисунок.
— Перед отъездом я все прибрала в квартире, — вдруг с гордостью сообщила она. — Там ведь чисто было, правда?