Попс
Шрифт:
— Ну да, я тоже — если только травы…
— А вообще, время сейчас такое — не до травы. Ты веришь, что у нас тоже будет «оранжевая революция» или что-то подобное?
— Не особо.
— Вот и я не верю. А хотелось бы. Так задрали эти правители, все это чмо кагэбэшное, просто пиздец. Хотя мне — любой правитель в падлу. Для меня единственный строй — это анархия. Но и то, анархия — это когда ты один. А когда есть кто-то еще, то какая это анархия? Так, профанация.
— Но я не хочу, чтобы в музыке было много политики. Это тупо…
— А я не говорю, что должно быть много. Музыка — это музыка, а политика — это политика. Но надо высказывать идеи. Если, конечно, есть, что сказать. Вот тебе, как ты думаешь, есть, что сказать?
— Есть.
— Это заебись, это хорошо, это супер.
Недалеко от нас стоит компания чуваков с бородами и множеством сережек в ушах — «альтернатива».
— Пойду поздороваюсь, — говорит Курт. — Знаю одного. Мы с ним когда-то мутили, но проект обломился.
— Ну, я тогда, наверно, пойду. Диск послушаешь — позвони.
— Да, хорошо. Ну, давай.
— Давай, пока.
Техникум. Я, Леха и Курт идем по пустому коридору. Я спрашиваю у Курта:
— Ну, как тебе первая репетиция?
— Нормально. Нормальная группа, все супер.
У выхода сидит толстый охранник с тупой рожей, разгадывает кроссворд. Он недовольно смотрит на нас: придется оторвать свою жопу от стула и отомкнуть нам дверь.
Мы выходим на крыльцо. Четыре чувака выгружают из багажника «пятерки» гитары — тоже приехали репетировать. Курт машет рукой волосатому парню, волосатый кивает в ответ.
— Это Кубарь, — говорит Курт. — Я играл с ним в металльной команде, называлась «Вомбат».
Стоим в переходе, у киосков, напротив стеклянных дверей метро. У каждого в руке по бутылке «Клинского» — Курт угостил нас в честь первой репетиции.
— Панк-рок должен быть социальным и интеллектуальным, иначе это не панк-рок, а попсня, — говорит Курт. — Я херею от всех этих чистеньких мальчиков и девчонок, которые зовут себя панками, покупают кеды по три тысячи и майки по полторы и ходят на концерты «Наива».
— Да, поп-панк — это какой-то абсурд, — говорю я. — Все равно что «колхозный мерседес».
— Это, пиплы, оксюморон, — говорит Леха.
— Чего? — переспрашивает Курт.
— Это термин такой. «Колхозный мерседес» — это оксюморон. «Соленый сахар» — тоже оксюморон.
Леха ставит бутылку на заплеванную плиту, садится на корточки. Он вынимает из рюкзака книгу — Ален Гинсберг «Индийские дневники», — открывает, начинает читать.
В переход спускаются два мента, лейтенант и сержант, идут прямо к нам.
— Давайте-ка ваши документы посмотрим, — говорит лейтенант.
Я вытаскиваю паспорт, протягиваю ему, он листает, поднимает глаза на меня.
— Фамилия?
— Маркин.
Мент возвращает мне паспорт. Я не понял вопроса. Если он думал, что я этот паспорт украл, то я и фамилию мог посмотреть. Кроме того, в паспорте есть фотография.
Менты берут паспорта у Курта и Лехи.
— Ну, чего вы стоите здесь, а? Только засераете переход, вон сколько мусора из-за вас. — Лейтенант смотрит под ноги. На плитах валяются окурки, пакет от чипсов «Лэйс», раздавленная пачка от сигарет «L amp;M».
— Это не мы, — говорит Курт. — Мы только что подошли. Постоим, пиво выпьем — и бутылки положим спокойненько в мус-с-с-сорку. Ясно?
— Ты здесь не выебывайся, — говорит сержант. — Слишком умный. Здесь я говорю, что делать, ты понял?
— Ладно, пошли, — говорит лейтенант. — Этот черный говнюк уже ждет.
— Не, ты подожди, хули он…
— Сказал — пойдем. Время дорого…
Менты поднимаются по ступенькам.
— Ебаные акабы, — говорит Курт. — Ходят, пристают к людям…
— «Йедем дас зайне», — говорит Леха. — Каждому свое. Они делают свое дело, мы — свое. Их дело — мешать нам жить, наше дело — сделать так, чтоб они нам не мешали…
— Короче, если время есть, можно дернуть ко мне. — Курт допивает пиво, наклоняется, ставит бутылку на плиты. — Там должны мои друзья зайти — посидели бы, водки попили…
— Я бы с радостью, но у меня «стрела», — говорит Леха.
— С девушкой? — спрашиваю я.
Он кивает.
— А ты поедешь, Саня?
— Поеду.
Окна кухни в квартире Курта выходят на искусственный пруд. Пруд обложен бетонными плитами. Несколько мужиков удят рыбу.
Друзья Курта — Руди и Паша — похожи друг на друга: стриженые налысо, оба в черных свитерах и джинсах.
— Надо привлекать молодежь на свою сторону, — говорит Руди. — Причем, прежде всего тех, у кого мозги еще не до конца убиты пропагандой. Тех, кого хоть что-то еще волнует. Хотя бы неформалов каких-нибудь — чтобы не урло всякое.
— Большинство неформалов ничем не лучше, — говорит Курт. — Такое же быдло. Слушают, например, металл или панк, потому что друзья это слушают. А может, и не слушают даже, а так, майки носят, нашивки, потому что модно…
— Ты бы лучше молчал, — подает голос Паша. — Такие, как ты, только говорить могут. Что ты конкретно делаешь, чтобы что-нибудь изменить? Или тебе, может, нравится то, что вокруг тебя происходит? Что людей винтят ни за хуй? Что политзаключенных в стране уже тысячи? Что информацию всю фильтруют? Что забивают людям мозги рекламой, превращают их в послушных зомби? Или ты думаешь, что все как-нибудь образуется, да?
— Ничего я не думаю. Я живу, как хочу. Если тебе это нравится — газеты распространять, агитировать, — заебись, флаг тебе в руки. Я тебя уважаю за это. Но я честно тебе говорю — заниматься всем этим мне в лом. Хотя идейно я с вами…