Попс
Шрифт:
— Так перешел бы в негосударственную. Вариантов ведь много…
— Не знаю, не знаю. Вариантов-то много, но все они не для меня. Когда тебе сорок семь, на тебя уже смотрят по-другому.
— По-моему, ерунда. Главное, чтобы был специалист хороший. Ну, и человек тоже.
— Ладно, посмотрим, посмотрим, как оно будет дальше.
— Как тетя Алла, Вера?
— Тетя Алла — нормально… Как обычно — скажем так. Вера? Ну, ты же знаешь ее — пропадает где-то все время, дома неделями не появляется. Позвонит, скажет, что все в порядке — и опять исчезает. Ты же знаешь, была бы она моя дочь, я бы ей всыпал, как следует. — Отец смеется. — Но не имею права.
— Она все еще в «пиаре» работает?
— Вроде, да.
— Ну ладно, передавай приветы.
— Хорошо, конечно. И тебе тоже от всех привет. Обнимаю.
— Пока.
Я кладу трубку на «базу», открываю балконную дверь. Балкон еще не мыли после зимы. На плитках — грязные пятна от растаявшего снега.
За строящимся домом, на антенне на крыше НИИ светятся красные огни. Еще несколько таких же огней моргают за зданием обувной фабрики.
Отец любил маму, может быть, любит еще и сейчас. А мама его терпеть не может. Говорит, что он был слишком большим эгоцентриком и лентяем, делал только то, что хотел. Еще она говорит, что он изменял ей или, по крайней мере, пытался — бегал за какими-то девушками. Началось это почти сразу, как я родился.
В принципе, мне на это наплевать, но общего у меня с ним мало. Все разговоры — дежурные, стандартные, общие. Я не стал бы с ним говорить о каких-то серьезных для меня вещах. Он бы меня просто не понял.
Встаю с дивана, подхожу к приоткрытому окну в комнате Вали. Сегодня — первый теплый, по-настоящему весенний день. Батареи еще греют, в комнате жарко.
Валя лежит на диване без ничего, повернувшись на живот. Рядом с ней, на простыне — мокрое пятно спермы. Я сажусь в плетеное кресло-качалку — его принесли из комнаты деда.
За стеной работает телевизор — идут новости на канале «Россия». Дед сделал звук громче, хотя слушать там, в общем, нечего — одна пропаганда.
— Знаешь, а я, в сущности, так и не знаю, кто ты, — говорит Валя.
— Что значит — кто я?
— Ну, если хочешь, левый ты или правый…
— Я ни левый, ни правый. Все эти тупые деления меня бесят.
— А кто ты тогда? Обычный обыватель? Буржуазный «средний класс»?
— Это ты говоришь потому, что я не живу, как бомж или тусовщик?
— Дело не в этом. Ты, как все эти обыватели, хочешь «нормальной» жизни: институт, карьера, квартира, поездки в отпуск. Ты — конформист, тебя устраивает существующий порядок. Вернее, устраивает тебя, пока он не затрагивает твоих интересов.
— Чепуху какую-то говоришь. Тоже мне, нашла конформиста.
— А чем ты отличаешься от них? Тем, что занимаешься музыкой? Да музыка для тебя — это так, игрушки. Хобби, можно сказать.
— А чем это должно быть?
— Не должно, а может. Может быть настоящим оружием. С помощью музыки можно до масс доносить идеи.
— До каких масс? До ужравшихся тусовщиков и торчков? И какие такие идеи? Моя главная идея в том, что надо думать своей головой и самому принимать решения, а не слушать, что тебе говорят.
— Ты не понял. Сейчас время другое. Нельзя просто стоять в стороне. Надо действовать.
— Действовать как? Готовить революцию? Я не могу поверить, что кто-то сейчас может думать об этом всерьез. Кроме, конечно, людей отмороженных…
— Не надо никого оскорблять. В левой тусовке есть очень достойные люди. Я их уважаю.
— Ну и уважай, пожалуйста. Только не надо мне промывать мозги и навязывать чьи-то идеи, хорошо?
— Хорошо.
Валя поворачивается на бок и глядит на меня.
— Я тебя хорошо поняла, Саша. Знаешь, кто ты? Ты — либерал среднего класса. Американский чисто вариант — там ты это и подцепил. Такой якобы продвинутый обыватель, который при случае критикует власть, критикует систему, но сам за счет нее живет и даже на ней паразитирует. И если вдруг, не дай бог, что-то всерьез будет этой системе угрожать, он заговорит по-другому.
— Ладно, я пойду. Надоело все это слушать.
— Никто не любит правды.
Я поднимаю с пола трусы, надеваю, тянусь за джинсами.
— Чего ты молчишь? Скажи что-нибудь.
— Сама скажи, если хочешь. Давай, продолжай свой бред.
— Значит, то, что я говорю — это бред?
— Конечно.
— Что же ты слушал все время внимательно и кивал?
— Ничего я не кивал. Я с тобой спорил. Но больше спорить не хочу. Надоело…
— Ах, тебе надоело? А не пошел бы ты, Саша, в жопу. Понятно? Больше не звони и не показывайся. Обыватель сраный…
— Тоже мне, революционерка нашлась…
— Ты что, не понял? Надевай свои тряпки и вали. Не хочу тебя видеть.
Перерыв между парами. Мы стоим в коридоре — я, Миха и его приятель, Садилов.
Садилов говорит:
— Слышали, что военную кафедру отменяют?
— Ты че — отменяют? Как? — спрашивает Миха.
— Очень просто. Закроют — и все. Вроде, приказ есть из министерства. Нет, мы, конечно, доучимся, раз начали. И вообще, у нас, может, и не закроют, а в других институтах могут реально закрыть…
— И что тогда? — говорю я. — В армию?
— Да, а если отсрочки отменят, то пойдут парни после первого курса служить. Так уже при «совке» было, когда в Афганистане людей не хватало, и всех брали в армию: военка, не военка — насрать.
— Я в эту бодягу не верю, — говорит Миха. — Сколько учимся, столько эти разговоры идут: отсрочки отменят, в армию будут брать. Но до сих пор никого не забрали. А, в общем, мне все равно. Мы доучимся — и нормально. А после нас пусть делают, что хотят.