Попугаи с площади Ареццо
Шрифт:
— А вы уже видели эту девушку? И ее родителей?
— Нет еще.
— Ваш сын вам не предлагал встретиться?
— Он намекнул мне на одну вещь, которая мне страшно не понравилась, и я вытолкала его за дверь. Но если он вернется, я поручила своему афганцу выставить его снова.
— Но что произошло, Марселла?
— Он хотел проверить, как я собираюсь одеться и что буду говорить.
Ну какие могут быть сомнения! Рассказ Марселлы — чистая правда.
— Вот так, мадемуазель, — продолжала
Она выпустила из рук пылесос, стукнула себя кулаком в лоб и разрыдалась. Мадемуазель Бовер бросилась к ней, обняла за плечи, зашептала слова утешения, хотя на самом деле очень понимала этого мальчика, который, вытянув выигрышный билет, не на шутку боялся, что мать спугнет его удачу.
Ее захлестнула волна доброты. Она усадила Марселлу в кресло, села на табурет напротив и, держа ее за руки, стала увещевать:
— Марселла, ваш сын хочет убедиться, что его любимая мама понравится родителям его невесты. Он хочет быть уверенным, что вы сумеете построить с этой семьей добрые отношения. В его просьбе нет ничего ужасного.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверена. Если хотите, я вам помогу.
— В чем?
— В подготовке вашей встречи.
Марселла поморщилась:
— В конце-то концов, мадемуазель, ведь речь идет всего лишь о девчонке и ее родителях, торговцах шипучкой. Он же не собирается представить меня английской королеве!
— Боюсь, Марселла, вы недооцениваете Пепериков. Оставим английскую королеву, но Пеперики входят в полусотню самых состоятельных семейств Европы.
Консьержка побледнела:
— Да бросьте!
— Именно так. Обычно такие девушки, как Кристелла Пеперик, — и это совершенно нормально — выходят за самых богатых наследников. Или уж за принцев. Но не за вашего сына!
— Бог мой, в какое дерьмо он вляпается!
— Помогите ему.
— Хорошо. Но что мне делать?
Мадемуазель Бовер встала и придирчиво оглядела толстушку:
— Как насчет небольшой диеты для начала?
— С какой стати?
— У богатых принято быть стройным. Даже если денег невпроворот, они не уписывают за обе щеки, а встают из-за стола чуть голодными. При больших доходах доблесть состоит не в том, чтобы набить брюхо, а в том, чтобы от этого удержаться.
— Мой бедный сынок, он привык уплетать за четверых…
— Он молод, у него жир не накапливается. А вот мы, в наши годы…
Марселла оглядела свои ляжки, живот, руки и, наверное, впервые в жизни осознала, что она довольно упитанная.
— Как только вы немного похудеете, Марселла, займемся вашим гардеробом.
— На какие шиши?
— Думаю, сын вернет вам двести тридцать…
— Двести сорок два евро! Это в его интересах. Вот черт, мне же нужно идти к мадам Мартель. Я ухожу, закончу завтра.
Она
— Но если даже он мне вернет мои двести сорок два евро, у меня так и не будет ночного столика.
— Попросите вашего афганца смастерить его.
— Моего афганца? Да если он берет в руки тарелку, он ее, как пить дать, разобьет. У него руки растут не из того места. Он у меня интеллектуал, доктор филологии!
— Филологии? — воскликнула мадемуазель, удивленная, что Марселле знакомо это слово.
Когда дверь за Марселлой закрылась, мадемуазель Бовер раскисла. Вот ведь какая несправедливость! Если бы ей вернуть ее двадцать лет, она бы развернулась. В рассказанной Марселлой истории мадемуазель пыталась представить себя на месте двоих участников: богатой девицы, не доверяющей мужчинам, и бедного молодого человека, строящего жизнь на выгодном браке. А ведь мадемуазель Бовер никогда не могла преодолеть страх перед корыстными женихами и никогда не считала брак фундаментом счастья. Вывод?
Никакого вывода…
«Если будет продолжаться в таком духе, я снова пойду туда…»
В сумерках раздался хриплый вопль:
— Серджо! Серджо!
— Заткнись, Коперник!
Попугай разразился сварливым порочным хохотом. Она мстительно накрыла клетку пледом:
— Пора спать.
Потом упала в кресло и задумалась. Она испытывала острое беспокойство. Ее размеренная жизнь была нарушена. Она собиралась почитать и посмотреть телевизор, а тут приходится перекраивать картину мира, выдумывать себе нового претендента… и эта невероятная женитьба консьержкиного сына.
«Это слишком. Надо будет туда сходить еще раз».
Она была разочарована, она так мало в жизни испытала! Сидя почти безвылазно в своей унылой квартире, она ощущала пустоту и внутри и снаружи. Зачем длить это бессмысленное и беспредметное существование? Пустота не приносила ей успокоения. Тайная тревога снедала ее — назойливое беспокойство, бывшее в ней едва ли не единственным признаком жизни.
«А что, если пойти прямо сейчас?»
Но ее альтер эго тотчас возразило:
«Нет. Ты ходила туда уже не раз на этой неделе. Ты должна владеть собой».
«Согласна».
Часа три она боролась, мечась, как тигр в клетке. Она схватила телевизионный пульт и стала перескакивать с канала на канал в надежде, что какая-нибудь передача ее зацепит. Она предприняла разборку платяного шкафа. Она проверила на кухне срок годности всех продуктов — один, два, три раза. Она взялась было за книжку живущего по соседству писателя Батиста Монье «Женщина на берегу вод», первую главу которой сочла неудачной, потому что не могла запомнить ни одного персонажа.