Попугаи с площади Ареццо
Шрифт:
— Простите, как? — переспросил Дани.
— Мы думаем об этом, очень серьезно думаем! — воскликнула Фаустина.
— Конечно, это о деле Мехди Мартена?
— Пока об этом ни слова! — ответила Фаустина.
— Ясно, значит, о деле Мартена. Браво, адвокат! Я первый в очереди на публикацию отрывков, Фаустина, — поставлю их в ежедневный выпуск!
— Мы еще поговорим об этом…
— Адвокат Дани Давон и Мехди Мартен — это сногсшибательно! Я могу на тебя рассчитывать, Фаустина, ведь так?
Фаустина потупила глазки, как школьница, которая готовится к первому причастию, и проговорила:
— Я обещаю тебе, Патрик.
— Великолепно!
Он повернулся к Дани:
— Вам известно, что Фаустина просто ас в этих делах?
— В каких делах? — переспросил Дани, и в глазах у него сверкнули озорные искры.
Фаустина чуть не прыснула, глядя на него. А Патрик Бретон-Молиньон не уловил его намека и их насмешливого обмена взглядами.
— Она блестящий пресс-атташе! Такого уровня, что у нее не осталось конкурентов.
Фаустина сочла необходимым возразить:
— Не слушайте его, господин Давон, он просто хочет сделать мне приятное.
Дани дернулся от этого «господин Давон».
Повернувшись к нему спиной, Патрик Бретон-Молиньон шагнул к Фаустине и проговорил со слащавой настойчивостью, как будто мулата вообще с ними не было:
— Когда я могу пригласить тебя поужинать?
— Я посмотрю в свой ежедневник и перезвоню тебе.
— Ты каждый раз так отвечаешь.
— Когда я перезвоню, ты поймешь, что я каждый раз говорила правду.
С этими словами она привстала на цыпочки и запечатлела на его щеке легкий поцелуй, а потом бодро двинулась в сторону своего дома в сопровождении Дани.
— Почему ты позволяешь этому слюнявому увальню за тобой ухлестывать?
— Он руководит самой крупной ежедневной газетой в стране.
— Он же тебя хочет.
— Это нормально, разве нет?
— Ты его поощряешь!
— Пока он редактор «Матен», он может питать надежды. Мне же нужна работа…
— А откуда мне знать, что когда-то раньше ты с ним уже не…
— Я тебя умоляю. Ты знаешь, как его за глаза окрестили? За то, что он ничего не может в постели. Вареной морковкой!
Дани повеселел и, вздернув подбородок, улыбнулся:
— Тебе такой мужчина уж точно не подойдет.
— Ах ты, хвастунишка!
Но все же кивнула ему, и они поднялись в квартиру.
Было пять часов дня. Фаустина изображала идеальную домашнюю хозяйку, выжимая сок из фруктов для тропического коктейля.
— Я приготовлю нам сок ассорти из попугайчиков с нашей площади!
Дани задумчиво следил, как она хлопочет, даже не пытаясь поучаствовать.
— Он к тебе клеился при мне, как если бы меня там вообще не было…
— Я бы сказала, как если бы ты не был моим любовником.
— А ему такая мысль даже в голову не могла прийти? Он считает тебя святой, которой неинтересны наши земные радости?
Она рассмеялась. Он настаивал:
— Так почему тогда?
— Наверно, ему ни на минуту не пришло в голову, что я могу спать с мулатом.
Дани передернуло. Он вскочил, стал мерить широкими шагами коридор, как человек, которому надо выплеснуть избыток сил, а потом потер подбородок и вернулся к ней:
— А ты спишь с мулатом?
— Скорее да, чем нет.
Она хотела поцеловать его в подтверждение своих слов, но он ее оттолкнул:
— Так я для тебя мулат?
Почувствовав, что атмосфера накаляется, она попробовала ее разрядить:
— Дани, ты все путаешь. Я тебе объясняю, что этот придурок Патрик Бретон-Молиньон — расист, потому что не может себе представить, что мы спим вместе, а ты злишься на меня.
— Да, злюсь, потому что я плевать хотел на Патрика Бретон-Молиньона. Он, может, и расист, но, оказывается, ты тоже расистка.
— Я?
— Ну да, ты ведь спишь с мулатом.
— Что за бред! На самом деле, если я сплю с мулатом, значит я уж точно не расистка.
— Ничего подобного. Ты должна была сказать «я сплю с тобой», а вовсе не «я сплю с мулатом»!
— А что, ты разве не мулат?
Он замахнулся, готовый ее ударить. Лицо его исказила гримаса, он скрипнул зубами, отдернул руку и отшатнулся.
Пару мгновений Фаустина обдумывала, как лучше выкрутиться из этой ситуации: один способ, помягче, состоял в том, чтобы понять, почему он так злится, когда упоминают о его крови, какая скрытая боль стоит за его гневом, какие детские обиды возникают в его мозгу, когда его воспринимают просто как человека его крови; другой способ, наступательный, — разбить его доводы в пух и прах.
Он сам прервал ее размышления:
— А что ты думаешь, когда мы с тобой в постели: «Я трахаюсь с мулатом»?
Фаустина застыла в замешательстве, потому что это было как раз то, что она подумала в первый вечер, восхищенно рассматривая тело Дани. Если она признается в этом, он выйдет из себя.
— А что я должна думать: я трахаюсь с пасхальным зайчиком?
— Какая ты вульгарная, детка.
— Может, и вульгарная, но я не расистка! Ты сдурел, Дани. Если бы я не ответила на твои ухаживания, ты бы считал меня расисткой. Я ответила, и ты все равно считаешь меня расисткой. Что же я должна была делать? Спать с тобой, не догадываясь, что ты мулат, да? Прости, я не такая идиотка.
— Ничего ты не понимаешь…
— А что ты думаешь, когда спишь со мной: «Я трахаюсь с белой»?
Дани на секунду замер, разинув рот, как Фаустина только что. Она сделала вывод, что угадала верно.
— А теперь скажи мне правду, адвокат Дани Давон: у тебя есть чернокожие любовницы?
— Я запрещаю тебе…
— Отвечай.
— Я не…
— Значит, чернокожих не было. А мулатки?
— Да ты…
— Врать бесполезно, те, о которых ты мне рассказывал, были белые. Ты спишь только с белыми!