Попытка говорить 1. Человек дороги
Шрифт:
Оно и к лучшему. А то невиданная лёгкость продвижения уже начала меня тревожить.
– Что вы здесь делаете, сафриэ? – спросил выскочивший из здания-диска человечек в буром комбинезоне без рукавов, но со множеством набитых чем-то карманов.
Человечек был приземист, как гном, но и широкоплеч тоже как гном. Всякая растительность на его лице, кроме бровей, была тщательно уничтожена (ещё бы – в такой-то парилке без волос куда удобнее!). Эти самые брови были черны и мохнаты, точно пара гусениц, из-под них настороженно сверкали серо-карие глаза "гнома".
– Тут не место посторонним! – добавил
Впрочем, Горняка, командира патрульных, подобным натиском смутить не удалось.
– Нам нужно задать ряд неотложных вопросов венре Гуллесу.
– Он занят!
– Ничего, ради нас он отложит все свои занятия.
Это заявление Горняк сделал, начиная подниматься по лестнице. Последнюю вырастили при помощи "зелёной" магии, и потому опознать в ней нечто отличное от "просто" вьюнов и лиан, тут и там тоже активно карабкающихся на "НЛО", непривычному человеку было нелегко.
– Вы не должны…
– Что я должен, я буду определять сам!
Красивый нажим, подумал я не без восхищения, карабкаясь по живой лестнице следом. Не просто служака, а охотничий пёс в человечьем теле, воспринимающий любое препятствие как сигнал удвоить рвение. Такому на словах не очень-то возразишь, а останавливать патрульного в Текучей Броне силой… ха! Это разве если "гном" круглый дурак.
Когда оказалось, что "гном" своим телом перекрыл выход с лестницы, вцепившись притом в перила обеими руками так, что костяшки побелели, я изумился. Неужто правда дурак?!
– Вы не допущены к Сердцу! – заявил он в лицо Горняку каким-то жестяным голосом.
Вместо ответа командир патрульных одним красивым движением подскочил на высоту, вдвое превосходящую собственный рост, и таким образом обошёл живую распорку. "Гном" тут же внутренне заметался, не зная, то ли отправиться в погоню за Горняком, то ли продолжать стоять на пути у меня и лезущих следом. Патрульный не дал ему времени определиться с реакцией. Один по-змеиному быстрый выпад "мягким" табельным жезлом, ловко подхватить обмякшее тело парализованного, оттаскивая его чуть в сторону – и вот уже путь свободен.
Никто более не пытался нам воспрепятствовать.
Немалая толпа, что тут скажешь: я, Лада, четверо патрульных, пара местных магов, пока что так и оставшихся для меня безымянными. В узковатых коридорах Сердца толпа эта вынужденно вытянулась в линию. Теми огрызками магических чувств, которые продолжали мне служить, я ощущал вокруг знобкую, как прохладный ветер, упорядоченную энергию. На фоне влажной жары теплицы это контрастное фантомное ощущение казалось особенно странным.
Зато я уже не умом, а собственной кожей начал постигать, почему главенствующий Высокий клан Ракеоза зовётся именно Ледяной Ветвью. Кстати, весьма неточное сочетание слов; название клана следовало бы перевести как "Ветвь, Зеленеющая В Оболочке Изо Льда". Символ объединения двух равно покорных начал. А ещё точнее, четырёх: Ветвь сочетала землю и огонь, Лёд – воду и воздух. Причём чем дальше мы продвигались, тем плотнее смыкались эти начала, тем насыщеннее становился энергетический "сквозняк". Надо полагать, Сердце было названо так не без причин: именно отсюда управлялся купол теплицы, здесь находился его фокус, его средоточие. И более чем внушительные Силы подчинялись венре Гуллесу, резиденту Ледяной Ветви в Херта Ламатре. Львиная доля этих Сил оставалась связана куполом, но всё же, всё же…
Плохо быть магически искалеченным в центре назревающего конфликта магов! Особенно плохо это, когда твоей собственной Силы, выражаясь деликатно, едва хватает на то, чтобы поджигать фитили самодельных бомб. Но бросить Айса? Никогда. Поэтому я со всей возможной тщательностью мобилизовал тот ресурс, который оставался мне доступен: ламуо.
Самое сердце Сердца, увиденное глазами физического тела, не впечатляло. Никаких огней и полыхающих неестественными оттенками магических узоров, никаких хрустальных сфер и чаш с водой, налитой до самого края и не отражающей ничего. Ни могучих артефактов, ни таинственных машин. Просто круглая комната со стенами, украшенными резными панелями, и уложенным "ёлочкой" паркетом (то и другое – немалая роскошь для домена, почти лишённого лесов!) и двумя асимметрично расположенными выходами. Застеклённый потолок соответствовал обстановке: куполообразный, разделённый на неравные сегменты.
Спиной ко второму выходу из комнаты, по левую руку от нас, за обычнейшим рабочим столом сидел вполне заурядного обличья человек. Сидел и перебирал бумаги, по ходу проставляя в них какие-то пометки с помощью карандаша. Я бы даже поверил этой пантомиме, если бы Гуллес (а это был именно он и никто иной), имел хотя бы бледную тень шанса не заметить наше вторжение в зону его прямой ответственности.
– Венре Гуллес! – резковато окликнул сидящего Горняк. Ну да, ну да: никому не нравится, когда его так вот игнорируют.
– Я занят, – спокойно откликнулся тот.
– Хотите продолжать ваши занятия в тюремной камере? Это можно устроить.
Но на сей раз Горняк встретил достойного противника.
– Представители Попутного патруля, – заметил Гуллес, – не имеют права вмешиваться во внутренние дела территорий. Вы не можете арестовать меня.
– При некоторых обстоятельствах – могу.
– Здесь и сейчас? Нет. Это я могу арестовать вас за проникновение в Сердце Херта Ламатре, но никак не наоборот.
Ну, мой выход.
– Он тянет время, сафри Горняк. Но преимущество получаем мы. Поговорите с ним ещё немного на любую тему, и я скажу вам, что он пытается скрыть.
От командира патрульных и его подчинённых – волна удивления. От стоящей рядом, но не понимающей ни слова Лады – ровное, как течение равнинной реки, спокойствие. Доверяет. Приятно! От задержанных магов, учеников Гуллеса – испуг. Точнее, всплеск острого, как шило, страха. Они и раньше крепко подозревали, что учитель не похвалит их за провал порученного дела, но теперь ученики боялись ещё и за своего учителя… и персонально меня. Так, как боятся юродивых или сумасшедших. Липкое, обволакивающее чувство. Противное.
Венре Гуллес, снизошедший до прямого взгляда в мою сторону, не удивлялся и не боялся. Но и спокоен он не был. Ни с самого начала, ни теперь. В его тёмных глазах с расширенными зрачками, глазах, мгновенно заставляющих забыть об остальных, более заурядных чертах лица, ворочался гнев; так ворочается, вылезая из берлоги, разбуженный среди зимы медведь-шатун.
Я с радостью погрузился в волны этого чувства, потому что за эмоциями, за мимикой, жестами и колебаниями ауры благодаря ламуо мог обнаружить нечто более ценное. Смысл. Я собирался понять этого человека, вывернув наизнанку его тайны – и никакие ментальные блоки, наверняка плотным кольцом ограждающие его душу, не могли стать препятствием для этого.