Попытка говорить 3. Нити понимания
Шрифт:
Рин помолчал и добавил глухо:
– А что до любви… если у меня отнимут Схетту… если Деххато или ещё какая гадина её тронет… нет, миры я с горя крушить не стану. Я и убивать не стану в отместку. Убийство, каким бы оно ни было – это слишком легко… не-е-ет, убийство – не мой путь.
Фэлле поёжилась.
Последствия великой любви в размытом описании Рина оказались таковы, что и сама великая любовь, отбрасывающая такую тень…
Брр!
– Совсем застращал, да? Не бойся, маленькая. Не будет этих ужасов. Не будет, кстати, как раз потому, что все, способные что-либо со Схеттой сотворить, способны и предвидеть последствия.
– Ты о ком?
– О риллу, о ком же ещё?
Фэлле снова поёжилась.
– А ты разве не боишься властительных?
– Не боюсь. Опасаюсь. Да, это разные вещи. Риллу опасны, они сильнее меня многократно. Младшие демиурги, и этим всё сказано. Но их превосходящая сила – ещё не повод бояться их, как раб боится надсмотрщика или котёнок боится пса. Вот ты меня опасаешься… но не боишься ведь?
– Н-н… нет, – созналась девушка, чувствуя с удивлением, что нимало не кривит душой.
– То-то.
Некоторое время на веранде царила тишина. А потом к Рину явился Ильноу, как всегда, с целым ворохом накопившихся вопросов, и Фэлле тихонько ушла к себе.
Не забыв прихватить волшебный бокал с остатками чудесного вина. …время растянулось, но сверх того – углубилось. И мир стал иным, совсем. Это произошло не особенно быстро, но стоило оглянуться назад, как рождалось и стремительно разрасталось яркое, словно солнце в безоблачном зените, изумление. Неужели он был – таким? Неужели он думал именно так, чувствовал столь скудно, существовал до такой степени скромно? И, что совсем уже в голове не укладывается, вполне довольствовался имеющимся?
Да он ли вообще это был?!
Нет, нет. Наверно, тот, старый Ильноу служил просто семенем для Ильноу нового. Того, о котором даже он сам всё чаще думал как об Илнойхе. Тот, старый, тихо зрел в своей скорлупе, лишь смутно догадываясь об огромном мире за пределами твёрдой оболочки. А этот, уязвимый, но чуткий и гибкий, пророс в то самое запределье и теперь торжествует, утверждая собственное переменчивое бытиё. Ведь вне скорлупы оказались – и свет, и ветер, и движение, и множество вещей, которым только предстояло наречь имена, ещё не отделяемых друг от друга, смутных, сложных… но таких интересных!
Рин говорил, что так будет. И добавлял, что это правильно. Самый лучший способ найти и вписать в поле ощущений что-то новое – вернуться душой и отчасти разумом в детство. Ведь это – как раз тот период жизни, когда картина внешней реальности ещё не устоялась, да и реальность внутренняя меняется быстрее, чем сознание успевает отслеживать эти перемены.
– Первый шаг к полноценному аналитическому трансу, – говорил учитель (и за словами его разворачивались тысячи упругих нитей-связей), – заключается в отказе от готового. Мы перестаём говорить миру, что умеем, знаем, видим, ощущаем, понимаем… вся эта чушь достойна глубочайшего забвения! Мы не умеем, но учимся. Не знаем, но постигаем. Не видим, но смотрим. Не ощущаем, но воспринимаем. Не понимаем, но просим о понимании, обращаясь разом и внутрь, и вовне. Мы меняемся и растём, питаемся и движемся, перестаём существовать и начинаем жить. Мы воплощаем дзен в каждом мгновении… ну, ты, как начинающий друид, меня понимаешь.
– Нет, – отвечал Илнойх.
– Не понимаешь? – под внешним удивлением – внезапное напряжение.
– Иду к пониманию… и…
– Проговори до конца!
– Путь к пониманию и есть истинное понимание. Отчасти.
На лице Рина расцветает широкая улыбка. Но эта, внешняя, улыбка – только слабое и бледное подобие того взрыва радости, что цветёт и переливается у него внутри. Илнойх не может сказать точно, откуда у него взялась столь ясная уверенность в этом, но он и не стал бы говорить об этом, даже если бы мог. Поистине, есть вещи, вовсе не нуждающиеся в словах!
А вот Рин говорит вслух:
– Поздравляю тебя со второй степенью ламуо. Мой наставник в своё время возился со мной куда дольше… потому что моя скорлупа оказалась куда твёрже.
– Лимре, как ты считаешь, он уже…
– Да.
– Но ведь он ещё…
– Только если следовать проторёнными путями. Разве проторённые пути – наилучшие?
– Точно. Спасибо!
Рин быстро, но низко поклонился Видящему и почти выбежал с кухни, где только что имел место короткий и как будто почти бессмысленный диалог. Но фиксация на внешнем очень часто оказывается скорее вредна, чем полезна.
И маэстро Лимре ясно различал веер блистательных последствий "бессмыслицы". Он даже мог – нет, не прочесть, как менталисты, а просто угадать чужие мысли:
"Я сам сначала стал друидом. Почти два года – на достижение третьей, так формально и не подтверждённой степени. Потом я десятилетиями постигал магию – отдельно от прежнего пути, следуя в основном классическим рецептам. И только в Ирване я начал вязать из двух путей нечто цельное… ощупью, практически бессистемно, поначалу, с неизбежностью, очень грубо…
Но кто сказал, что нужно только так? Кто установил, что магия не может расти вместе с ветвями ламуо, обретая от этого соседства гибкость и позволяя заимствовать свою Силу? Почему надо требовать от Илнойха прыжков сперва на левой ноге, потом прыжков на правой ноге – вместо того, чтобы сразу учить его бегать?
Друиды внушали, что ламуои магия несовместимы. А я даже долгое время верил в эту чушь. Несовместимы… ха!" – Если у тебя получится, – пробормотал Колобок, поворачиваясь к плите, приоткрывая крышку над кипящим супом и придирчиво оценивая волну вырвавшегося вместе с паром аромата, – мне впору подумать о том, чтобы тоже податься в маги.
В тенях будущего мелькнул удобный случай. Чтобы воплотить его, я изменил своим привычкам и переместился с веранды, где обычно проводил свободное время, в комнату Схетты. Заодно я устроил углублённое тестирование мною же сплетённым заклятьям, от которых воздух над спящей, казалось, мерцал и преломлялся – так интенсивно, что это почти можно было заметить обычным зрением. По крайней мере, мои глаза, улучшенные в "родильном бассейне" и аккуратно воссозданные в теле-отражении, справлялись с улавливанием этих нюансов успешно.