Пора летних каникул
Шрифт:
Он обернулся. Перед ним стоял старшина. И какой старшина! Гвардеец. Именно с него и только с него писать портрет Победителя: крепкая, ладно скроенная фигура, гимнастерка без единой морщинки туго перехвачена офицерским поясом, кирзовые сапоги — черное зеркало; на груди старшины целый иконостас: три ордена Красного Знамени (два старых, навинчивающихся, третий на красно-белой муаровой ленте), полный набор «Славы», из медалей — латунный панцирь. Лицо старшины, перерезанное багровым шрамом от уха до подбородка, слегка попорченное оспой, решительно, сурово,
Рыжий солдатик даже растерялся:
— Извините, товарищ старшина. Стрельнул... не удержался... Когда еще пострелять-то доведется. Крышка фашистам.
Старшина улыбнулся:
— Как тут до рейхстага пробиться, поближе чтобы? У рыжего отлегло от сердца. Радуясь тому, что все
обошлось, он толково, будто всю жизнь прожил в Берлине, рассказал, как быстрее добраться до рейхстага. Только в качестве ориентиров солдат называл не улицы, а нечто другое: сожженный «фердинанд» («От него сразу же направо»), «тигр» дохлый («Как увидите, дальше идите, до груды эсэсовских мертвяков, если, конечно, их еще не убрали»), разбитые орудия. Под конец шустрый солдат не выдержал, улыбнулся до ушей:
— Счастливого пути, товарищ старшина. Замечу, однако, военный термин «как до рейхстага пробиться» снят уже с вооружения. До рейхстага свободно можно пройти.
— И то верно,— согласился старшина.— А ежели и пробиваться, так только через своих. Наставили пушек, танков да «катюш»— не продыхнешь
Старшина подмигнул рыжему и не спеша двинулся в путь. '
Минут через двадцать он уже стоял перед серой дымящейся глыбой рейхстага. Тяжелые колонны, шершавые стены рейхстага уже покрылись надписями: «С приветом. Вася Хлынов из Саратова», «Мы победили!», «Что, сука Гитлер, съел?!», «Брест — Сталинград — Берлин. Фоменко», «Ура! Победа! Люся из Севастополя», «Сержант Кокурин»... «Керчь — Сталинград — Берлин. Зверев». «Мы пришли с мечом в Берлин, чтобы навсегда отучить немцев от меча». «За кровь отца. Ивченко». «Слава русскому народу». «Русские в Берлине бывали!»...
Вокруг сновали солдаты, звенели голоса связисток, регулировщиц. Какой-то обстоятельный парень в веснушках додалбливал на граните немецким штыком фамилию «Карпенко».
Старшина постоял в нерешительности, вздохнул, прошелся около трудолюбивого веснушчатого парня, облюбовал свободное местечко и, вытащив из кармана фасонистых галифе бутылочку с краской и кисточку, аккуратно вывел:
МЫ ПРИШЛИ В БЕРЛИН! ПИРОЖНИКИ
Тщательно оглядев свою работу, старшина вздохнул. словно с его плеч свалился тяжкий груз, сдернул с головы фуражку...
Он стоял с непокрытой головой, стоял, как стоят у гроба в почетном карауле,— недвижно, сурово глядя прямо перед собой, по обветренным щекам его скатывались редкие слезы.
Рослый артиллерийский капитан с двумя рядами орденских ленточек окликнул:
— Чего загрустил, старшина?.. Друзей-товарищей поминаешь?
Капитан прищурил голубоватые глаза в ожидании Ответа, не дождался и, бросив взгляд на надпись, возле которой замер старшина, вдруг изменился в лице.
— Старшина!.. Это... ты комбат?
Рябая щека, перехлестнутая малиновым шрамом, дрогнула.
— Что?.. Вы— мне, товарищ капитан?
— Ну да! Это ты написал — «Пирожники»?
— Я.
— Их было трое?
— Так точно, товарищ капитан,— старшина провел по лбу ладонью.— А вы откуда знаете?
— Погибли на реке Ингулец, недалеко от Кривого Рога... в августе сорок первого?!.
— Ну да, километров на сорок южнее.
— Что ты, старшина, что ты! Севернее... Не узнаешь, комбат?— капитан сдернул с головы щегольскую фуражку с черным околышем и мгновенно превратился в веселого юнца с желтовато-золотистой шевелюрой.— Ну же, товарищ комбат, поднатужься.
— Комбат,— озадаченно пробормотал старшина, он даже вспотел от - волнения.— Правильно, и комбатом был... Личность ваша, товарищ капитан, уж больно знакомая, а вот вспомнить... Извините... За войну кого только не повидал.
1 Капитан схватил его за плечи, потряс.
— Юрка... Юрка я,— в голубых главах капитана блестели радостные слезинки.— А я... сразу узнал, хоть ты и того... изменился, конечно, да еще фриц на твоей визитной карточке основательно расписался.
Старшина провел безымянным пальцем по малиновому рубцу на щеке.
— Не фриц это — белофинн, собака...
— А-.а... один черт. А я, как увидел «пирожников», сразу узнал тебя... Прости, старшина, за откровенность... меченый ты. Рябой... А меня... меня узнаешь? Юрка я. Юрка!
— Юрка!.„— старшина отступил шага на два, цепко ощупал глазами юного капитана, как-то по-детски, со всхлипом, втянул в себя воздух и вдруг медведем навалился на него:—Юра!.. П-пирожник... Жив, окаянный!..
— Жив, как видишь... У-у... потише, комбат, ребра переломаешь... Ну и здоров!.. Комбат, родной ты мой человечище!
Удивительная эта встреча не привлекла особого внимания любопытных. В тот день, да и много дней спустя, возле рейхстага, разбитый снарядами купол которого напоминал изувеченный шлем поверженного великана, целовались и обнимались сотни, тысячи солдат — однополчане, друзья детства, люди, скрепившие побратимство кровью, незнакомые, но родные парни, радующиеся тому, что добрались-таки они сюда, сдержали клятву; от берегов Волги ползли они на брюхе, бежали с автоматами наперевес, падали, отлеживались на госпитальных койках и опять ползли, бежали, мчались сквозь огненный смерч...
И вот они здесь. Они победили! Русские, украинцы, белорусы, узбеки, казахи, армяне, грузины, азербайджанцы, прибалтийцы, евреи, буряты и чуваши...— братья-победители. Ну как тут не прослезиться, не похрустеть друг у друга в объятиях!
— Юрка!— старшина выпустил, наконец, капитана из медвежьих объятий, вновь отступил, чтобы хорошенько рассмотреть боевого друга.— Ай да пирожник! Ни в жисть не признал бы... Плечи-то, плечи!.. Ну и махина! И личность подходящая,— он развел руками, как бы говоря: «Ну, брат, и отколол ты номерок!», добавил:— Жив, значит...