Порфира и олива
Шрифт:
— Калликст... — прошептал его товарищ, — это Иакинф, один из наших братьев. Он только что прибыл из Рима.
Пошатнувшись, фракиец прислонился к барачной перегородке. Он пытался унять лихорадочную дрожь, сотрясавшую все тело. Спросил:
— Тоже приговоренный?
— Нет, он принес невероятное известие.
Калликст молча, одним взглядом выразил недоумение.
— Вас освободят...
Поскольку недоверчивый фракиец, казалось, не воспринял сообщения, священник прибавил:
— Да. Вы свободны. Помилование утверждено и скреплено собственноручной подписью императора.
— Императора?
— На самом деле это наложница Коммода водила его рукой.
На мгновение Калликст закрыл глаза. В тумане прошлого неясно проступили черты...
— Марсия... — вырвалось у него почти неслышно.
— Да, — подтвердил Зефирий. Благодаря ее заступничеству тридцать наших братьев смогут вернуться к жизни.
— А ты, как тебя зовут? Твой матрикул? — спросил Иакинф.
— Калликст. Матрикул одна тысяча девятьсот сорок семь.
— Тысяча девятьсот сорок семь... Как странно, — пробормотал священник, вглядываясь в свой пергамент. — Я тебя в своем списке не нахожу. Ты уверен? Или ты...
— Но это невозможно! — оборвал его Зефирий. — Он должен там быть.
— Этот приказ касается только исповедующих веру Христову, а не узников, приговоренных за обычные правонарушения.
— Калликст христианин!
В растерянности Иакинф принялся заново просматривать свой список.
— Бесполезно, — вмешался фракиец. — Приговор был вынесен не христианину, а растратчику чужих средств.
Священник явно изумился.
— Да, меня привела сюда причина куда менее благородная, чем у моих товарищей.
— Может быть, он и не значится в твоем списке, — с твердостью продолжал Зефирий, — но освобождения он заслуживает больше, чем кто бы то ни было. Это человек редкой доброты. Я ему обязан жизнью. И к тому же, он мой викарий, он не раз меня замещал. А также, и это главное, он ученик Климента, вот кто наставлял его в вере. Могу тебя уверить, что среди тех, кто служит нашему делу, редко встретишь более преданную душу. Иакинф, нужно что-нибудь предпринять...
Па лице священника выразилась глубочайшая озабоченность. Найти решение не представлялось возможным. Его стараниями утверждены тридцать имен, их освобождение одобрено императором. Он не видел, как можно внести изменение в этот документ, не рискуя при этом погубить все дело.
— Увы, — печально объявил он, — то, о чем ты просишь, невыполнимо. Поверь, так можно вообще все испортить.
— В таком случае, — сказал Зефирий, — его освобождение взамен на мое!
— И не думай! — закричал Калликст. — Это же чистое безумие!
— Он прав. Твое место в Риме, рядом со Святым Отцом. Ты нам нужен.
Зефирий упрямо покачал головой и указал на свою ногу, замотанную грязными, липкими тряпками.
— Видишь? В Риме пользы от меня будет не больше, чем здесь. Я искалечен, мои кости мало-помалу загнивают. К тому же, по правде говоря, мне, похоже, долго не протянуть.
— Зефирий, ты потерял разум, — протянул Калликст. — Тебе отлично известно, что я за человек. Самый заурядный вор. Твое спасение стоит куда больше моего. Ты отправишься с нашими братьями в Рим. Как только доберетесь, у тебя будет здоровая пища, подобающий уход, пройдет месяц-другой, ты окрепнешь, еще сто лет проживешь. А меня предоставь моей судьбе.
Зефирий сжался, почти по-детски застыл в горестном молчании. В наступившей тишине стало слышно гудение водяных колес с черпаками.
— Мне придется вас покинуть, — объявил Иакинф. Вид у него был несколько потерянный. — У меня ведь даже нет разрешения повидать вас, я должен был просто вручить список начальнику рудника. Это ему я обязан тем, что смог немножко с вами потолковать.
— Я его знаю... — пробормотал Зефирий. — Это человек, не совсем лишенный чувства... Может быть, если...
Опережая его вопрос, Иакинф воскликнул:
— Нет! Он ничего не может сделать для Калликста, это бы значило рискнуть собственной жизнью.
— Но ты же принадлежишь к императорскому двору. А стало быть, как-никак наделен известным влиянием!
Иакинф собрался ответить, но не успел. Фракиец, который до этого сидел, нахохлившись, вдруг выпрямился:
— Может быть, есть выход... — сдавленным голосом начал он.
Оба собеседника недоуменно уставились на него, и тогда он спросил священника:
— В этом списке есть некто Базилий?
Тридцать шесть часов спустя приверженцы веры Христовой уже плыли в Остию. На перекличке ни одно из названных имен не осталось без отклика.
Сидя на палубе, прислонясь спиной к главной мачте онерарии, а согнутые колени подтянув к груди, Калликст думал, что Марсия уже во второй раз, пусть косвенно, спасает его. Его взгляд был неотрывно устремлен на волнистую линию берега. Ее уже можно было хорошенько рассмотреть за бортовыми леерами.
Остальные двадцать девять освобожденных узников сгрудились поблизости, здесь же па палубе. Молчаливые, с задубевшими от ветра лицами, как и он сам, они были неким подобием живых мертвецов, чудом спасенных в своп последний час. Что до него, Калликст предполагал, что занять место покойного Базилия он смог не без попустительства начальника каторги. Подкупа не было. Благоприятную роль сыграло положение, которое Иакинф занимал при дворе Цезаря.
Италия... Скоро он увидит Рим... Мысли его вновь обратились к Амазонке. Что с ней сталось? Все ли еще она остается узницей этой позолоченной клетки, пленницей своих убеждений, настолько же закованной в цепи, насколько он сам был несвободен на этом острове кошмаров?
Он оглянулся на Зефирия. Глаза его друга были закрыты, на лице проступило странное выражение, а пальцы вцепились в перекладину из сучковатой древесины, чтобы не потерять равновесие при бортовой качке.
— Когда мы прибудем в Рим, я и там смогу остаться твоим викарием? — внезапно спросил Калликст.
Зефирий открыл глаза, удивленно посмотрел на него:
— Разве ты не собираешься вернуться в Александрию?
— Думаю, в Риме я буду нужнее. Климент и иже с ним могут без меня обойтись. А я бы хотел остаться с тобой.