Порно
Шрифт:
— Народ, есть хорошие и плохие новости. Керт победил как лучший актерский дебют. Он сейчас где-то празднует. Но какой-то француз получил лучший режиссерский дебют. А лучшую женскую роль взяла девица из фильма Карлы.
Я чувствую опустошительное разочарование, Саймон бросает на меня напряженный взгляд, а потом говорит:
— Я ж говорил, что тебе нужно было сделать анал. Терри на автоответчике продолжает:
— Но это еще не все плохие новости, потому что лучшим фильмом выбрали «Любителя анальных игрищ в Городе Влагалищ», фильм Карлы. Там хорошая команда, и все остальное,
Саймон с горечью фыркает и вроде как хочет что-то сказать, но следующее сообщение заставляет его умолкнуть. Это его мать, и она очень расстроена, плачет прямо в телефон. Он встает и берет куртку.
— Мне нужно к маме.
— Хочешь, я пойду с тобой? — говорю я.
— Нет, я лучше один, — говорит он и уходит, а Рэб, которому не терпится вернуться к жене и ребенку, идет вместе с ним.
Я расслабляюсь и сажусь на диван, у меня в голове все гудит, и меня буквально трясет при одной только от мысли о том, что я сейчас собираюсь сделать.
80. Афера № 18754
Я в шоке. Как будто все, что было хорошего, прошло, а все остальное перевернулось с ног на голову. Мама плачет на автоответчике, все не поймет, как такое могло случиться, что в газете понаписали такого ужасного вранья про ее сына. Зашел Рэб, явно очень довольный собой, но я слишком заебан, чтобы обращать на это внимание. В общем, я сразу срываюсь и еду к маме, и мне вроде бы удается ее убедить, что это все измышления завистников, и ситуация уже под контролем моих адвокатов.
Это было то еще представление, я даже не подозревал, что во мне столько актерских способностей. Я ухожу, думая о Франко, как же этот задрот так вот все проебал, и для меня, и для себя самого.
Я еду к Никки и все думаю, кто же мог на меня настучать. Мысленный список голове включает: Рентой: ТАК ОХУИТЕЛЬ-НО ОЧЕВИДНО, Терри: ЭТОТ МУДАК, ПОТОМУ ЧТО Я ЕГО КИНУЛ! Пола: ЖИРНУЮ КОРОВУ ПРЕДУПРЕДИЛИ, ЧТО У МЕНЯ НА УМЕ… НЕТ, Мо: ХОТЕЛА ЗАПОЛУЧИТЬ ПАБ, Урод: ЗАВИСТЛИВЫЙ УЕБОК-НАРК, Эдди: СТАРЫЙ МУДАК, Филипп и его команда: УБЛЮДКИ МЕЛКИЕ! Бегби: «Я НЕ СТУКАЧ, БЛЯДЬ, НО Я ДУМАЮ, ЧТО ДАМОЧКА ПРОТЕСТУЕТ СЛИШКОМ АКТИВНО», Биррел: ПЕРВЫЙ, КТО БУДЕТ ЗЛОРАДСТВОВАТЬ, снова Рентой: КОВАРНЫЙ ВЫСТРЕЛ В СПИНУ, НАПОСЛЕДОК…
Я звоню Мел и Кертису в Канны, говорю им, что скоро я соберусь с силами, мне просто нужно немного времени, чтобы зализать раны и отплатить некоторым мошенникам, которые злобно меня наебали.
— Я потом с вами свяжусь. А пока что хватайтесь за любую возможность и используйте все, что подвернется. Только хорошенько читайте контракт, прежде чем подписать, — предупреждаю я их.
На Бульваре я покупаю цветы для Никки и думаю, что надо бы нам сегодня сходить с ней в Стокбриджский ресторан поужинать, потому что все это время она классно держалась, а потом мы сбежим в Лондон. Когда я прихожу, ее нет дома, наверно, в магазин пошла, прикупить что-нибудь на ужин. Однозначно, насрать на полицию и таможенников, я хочу выйти — развеяться, показать им всем, что я не сломлен. Это просто временное отступление.
На кофейном столике я вижу записку:
Саймон,
Я уехала к Марку с
С любовью Никки.
P.S.: Когда-то я говорила, что ты — лучший любовник из всех, кто у меня был, так вот, это было преувеличение. Хотя ты не так уж и плох, если стараешься. Мы все разыгрываем оргазм.
P.P.S.: Как ты сам говорил о британцах, нам очень нравится наблюдать, как ебут других.
Я читаю записку дважды. Пристально смотрю на свое отражение в зеркале на стене. Потом, со всей дури, бьюсь головой в отражение дурака, которое я там вижу. Стекло разбивается и выпадает из рамы, рушится на пол. Я смотрю вниз на осколки и вижу, как на них брызжет кровь, словно брызги дождя.
— Есть ли на свете придурок глупее тебя? — спрашиваю я у окровавленного лица, отражающегося в осколках. — Теперь семь лет счастья не будет, — смеюсь.
Я сажусь на диван и опять беру в руки записку. Рука заметно дрожит. Я сминаю листок и бросаю его через всю комнату. Есть ли на свете придурок глупее тебя? А потом у меня перед мысленным взором всплывает лицо.
— Франсуа в реанимации, — говорю я вслух, подражая коварному голливудского римскому сенатору из «Спартака», — надо его навестить.
Я заматываю голову бинтом, повязываю поверх старую линялую бандану и отправляюсь в больницу. Проходя мимо больничного канцелярского магазина, я подумываю об открытке, типа, скорейшего выздоровления, и все такое, но вместо этого покупаю толстый черный маркер.
Иду по длинному и пустынному больничному коридору и думаю обо всех тех страданиях и муках, которые люди терпели в этом доме боли. На душе тяжело, кажется, от самих стен веет холодом. Взамен этого старого здания построили новое, в Малой Франции, а это крыло закрывают. Здесь даже лампы какие-то тусклые, и когда я поднимаюсь по лестнице, ступеньки громко скрипят у меня под ногами, и я вдруг понимаю, что мне страшно. Я боюсь, что он вышел из комы, пришел в сознание.
Захожу в палату реанимации — на душе сразу же отлегло. В палате лежат шесть человек, пятеро стариков, которые кажутся совершенно обдолбанными, и Франко — в коме. Весь такой неподвижный, кожа — как воск, как будто он уже умер. На нем нет респиратора, значит, он дышит сам, но это как-то незаметно. К нему подсоединены три трубки. Две вроде как входящие, для физраствора и крови, и одна, чтобы отводить мочу. Я — его единственный посетитель. Сажусь рядом с ним.
— Pauvre, pauvre Francoise, — говорю я неподвижной фигуре, убранной в бинты и гипс. Где-то там. внутри всего этого — Бегби.
Он, блядь, безнадежен. Я смотрю его карту.
— Все довольно хреново, Френк. Сестра сказала: «Он очень плох, ему, чтобы выкарабкаться, нужна небывалая воля к жизни». А я ей ответил: «Френк — настоящий боец».
Я смотрю на этот прозрачный мешочек, из которого плазма течет по трубке прямо Бегби в вену. Как же я раньше-то не догадался. Надо было нассать в бутылку из-под молока и подсоединить ее к этой трубке. Вместо этого я беру маркер и пишу у него на гипсе в стиле граффити, продолжая говорить: