Порно

Уэлш Ирвин

Однако Джуди и вправду расстроилась из-за его слов.

— Ты не знаешь его! Ты не знаешь, какой он хороший! И не говори о нем плохо!

Джуди — она сама по себе симпатявая, и все такое, но наркота явно подпортила ее внешность. Мы берем порошок, чтобы по-ведьмовски сглазить тебя, куколка. Прости.

Эврил, цыпочка, ведущая занятия — совсем другая. Она такая вся тоненькая, с блестящими, почти белыми, коротко подстриженными волосами и глубоким, но не колючим взглядом, как бы напитанным силой, но спокойным, если понятно, о чем я. И Эви не любит, когда говорят на повышенных тонах. Любой конфликт, говорит она, всегда можно разрешить позитивно. И это правильно, и все такое, если об этом задуматься, но, наверное, не для

всех. Я имею в виду, нельзя заставить таких парней, как Френк Бегби, или Нелли Хантер, или Алек Дойл, или Лексо Сеттерингтон, или еще кое-кто из ребят, которых я встречал в тюрьме, ну, Чиззи Зверя, или Окорока, или Крэкнутого Крэйги, просто сказать: «Эй, брат, давай-ка не будем сейчас заводиться, давай разрешим этот конфликт позитивно». Не сработает, брат, не сработает. Никаких обид на этих ребят, но у них, ну, свои методы. Но Эйв и вправду сечет в этом деле, ну, в смысле, уладить все между Джоем и Джуди.

— Я думаю, нам сейчас стоит прерваться, — говорит она. — А что остальные думают по этому поводу?

Джуди грустно кивает, а крошка Джой Парк пожимает плечами. Одна прожженная кокаинистка, ее зовут Моника, не говорит ничего, просто сосет свои волосы и кусает палец. Я улыбаюсь Эйв и говорю:

— Вот это по мне. Хороший повод для кофе, ну, и сигаретки. Инъекция кофеина, брат, о-бя-за-тель-на, или как?

Эйв улыбается в ответ, и у меня что-то дрожит в груди, потому что это классно, когда девушка тебе улыбается. Но это блаженное ощущение длится недолго, потому что я вдруг вспоминаю о том, как много времени прошло с тех пор, как моя Алисон улыбалась мне так.

11. «…уродина…»

— Да ты просто ходячий кошмар, — издеваюсь я над своим отражением в зеркале. Я смотрю на свое голое тело, а потом — на фотомодель в журнале, держа его так, чтобы можно было в уме сопоставить ее и мои размеры, сравнить формы и изгибы. Моя фигура далеко не так совершенна, как ее. Грудь у меня слишком маленькая. Мои фотографии никогда не напечатают в журнале, потому что я явнее — не журнальный материал. Я на нее не похожа.

Я, БЛЯДЬ, НИ РАЗУ НА НЕЕ НЕ ПОХОЖА.

Самое ужасное, что мне может сказать мужчина, — что у меня красивое тело. Потому что я не хочу, чтобы у меня было красивое, хорошее или прекрасное тело. Я хочу, чтобы у меня было тело, подходящее для того, чтобы мои фотографии печатали в журналах, и если бы у меня было такое тело, то мои фотографии бы печатали, а их не печатают, потому что то тело, которое у меня есть, для печати не предназначено. Тушь течет по щекам вместе со слезами. Я плачу?! Да, плачу. А почему? Потому что мою фотографию никогда не напечатают в журнале.

НИКОГДА НЕ НАПЕЧАТАЮТ.

А они все, как один, говорят мне, что у меня роскошное тело — потому что им хочется со мной фачиться, потому что я их возбуждаю. Но если бы одна из этих журнальных девчонок захотела с ними поебаться, они бы на меня и не посмотрели. Так что вот она я, и я знаю, что делаю, я знаю, что я постоянно борюсь с отрицательными образцами совершенства, льющимися на меня потоком из средств массовой информации. И я знаю: чем больше мужчин оборачивается мне вслед, тем больше мне надо сравнивать себя с этими красотками из журналов.

Я вырываю из журнала страницу и сминаю ее в комок.

По идее я сейчас должна бы быть в библиотеке. И вообще мне надо учиться или работать над своим эссе, вместо того чтобы проводить почти половину всего своего времени в книжном, в отделе дамских журналов, бесстыдно просматривать эту погибель: «Elle», «Cosmo», «New Woman», «Vanity Fair», — и мужские журналы тоже, «GQ», «Loaded», «Maxim», — смотреть на все эти тела до тех пор, пока

какое-то одно, только одно, не разбудит во мне полное ненависти отвращение к себе самой, потому что я знаю, что я никогда не буду такой, никогда не буду так выглядеть. Ну да, умом я понимаю, что все эти картинки — умелая композиция, они все созданы немалым трудом, отретушированы и подправлены; одна хорошая фотография — это умелый фотограф и визажист, множество света, направленного в нужную сторону, и метры, и метры отснятой пленки; а все эти модели, актрисы, поп-звезды — настоящие суки-неврастенички вроде меня, которые гадят и ссутся в штаны, и кожа у них — сплошь гнойники, вскрывающиеся из-за стресса, и у них постоянно воняет изо рта, потому что их так часто выворачивает наизнанку, и они полностью без тормозов, если речь о коксе, который они нюхают беспрестанно, потому что уже без него не могут, и менструальная кровь у них черная, застоявшаяся, и вообще все у них плохо. Да. Но понимать умом — этого недостаточно, потому что «реальное» больше не значит «настоящее». Реальное знание — оно в эмоциях, оно состоит в чувстве, а реальные чувства порождаются ретушированным изображением, лозунгом и фрагментом мелодии.

Я НЕ НЕУДАЧНИЦА.

Четверть века практически позади, лучшая четверть, лучшее время жизни, а я не сделала ничего, ничего, ничего…

Я, БЛЯДЬ, НЕ НЕУДАЧНИЦА.

Я — Никола Фуллер-Смит, красавица, которую любой мужчина, если он в здравом уме и не законченный импотент, хочет уложить в постель, потому что моя красота очень выгодно дополняет его самые лестные представления о себе.

А я думаю о Рэбе, о его карих глазах с янтарным отливом, и как я хочу его, когда он улыбается, а он меня, на хуй, не хочет, да что он себе вообразил, ему должно быть приятно и лестно, что роскошная девушка моложе его хочет… нет, УРОДИНА, УРОДИНА, УРОДИНА, ЗЛОЕБУЧАЯ МЕРЗКАЯ ШЛЮХА…

Дверь. Я быстро набрасываю халат и возвращаюсь к своему эссе, покинутому на столе в гостиной, когда ключ поворачивается в замке.

Это Лорен.

Маленькая, глупая, изящная и красивая Лорен, которая на ШЕСТЬ ЛЕТ моложе меня, и, под этой дурацкой одеждой и идиотскими очками, она — пиздатая маленькая богиня из свежей плоти, а она этого даже не понимает, так же как и большинство мужиков — таких же слепых и тупых, — что ее окружают.

Эти шесть лет. Чего бы только не отдала старая уродина Николя Фуллер-Смит за пусть даже один или два из этих шести лет, которые эта глупенькая маленькая Лорен. Заебись просто потратит впустую, даже не понимая, что у нее есть такое богатство.

ВО-О-ОЗРАСТ, держись от меня подальше.

— Привет, Никки, — говорит она оживленно. — Я нашла классный текст в библиотеке, и… — Тут она видит меня. — Что с тобой?

— Никак не могу включиться в это блядское эссе для МакКлаймонта, — говорю я. Она видит, что моя книга и бумаги лежат точно так же, как они лежали на прошлой неделе или даже на позапрошлой. И еще она видит журналы на столе.

— Сегодня нашла новый сайт о кино, классный такой, суперские обзоры, аналитические, но без претенциозности, если ты понимаешь, о чем я… — бормочет она, хотя знает, что мне неинтересно.

— Диану видела? — спрашиваю. Лорен подозрительно смотрит на меня.

— В последний раз я ее видела в библиотеке, она работала над диссертацией. Она вся сосредоточена на учебе, — говорит она с искренним восхищением, едва ли не мурлычет. В общем, теперь у нее есть новая старшая сестренка, и я живу вместе с двумя помешанными на учебе трудоголичками. Лорен начинает что-то-то говорить, потом сбивается, но все равно продолжает: — Так в чем проблема с этим макклаймонтовским эссе? Ты ведь обычно их щелкаешь как орешки?