Порно
Шрифт:
— О черт, у моей соседки сегодня какое-то сборище.
Так что мне ничего другого не остается, и я скрепя сердце называю адрес в восточном районе водителю мини-такси. Парень хотя бы не кочевряжится и везет, куда сказано. А то эти кретины-таксисты обычно туда не ездят, а если и соглашаются ехать, то смотрят на тебя, как злоебучие работники из социальной службы — и все это за счастье стрясти с тебя двадцатник за какие-то пять-шесть миль. Даже арабы и турки, и те не везут меньше чем за пятнадцать фунтов.
Исподлобья поглядываю на эту самую Рэйчел, расчетливо заполняя паузы в разговоре. А эти паузы говорят о том, что она все больше и больше разочаровывается — с каждым кварталом, который мы проезжаем. И все-таки
Но я, разумеется, ничего этого не скажу, и вот мы уже поднимаемся вверх по лестнице в мой клоповник, я извиняюсь за бардак и выражаю искреннее сожаление, что все, что я могу предложить ей выпить, — это бренди, а когда она спрашивает, отвечаю:
— Да, Рэйчел, настоящий эдинбургский. — Я несказанно счастлив, что у меня нашлась нераспечатанная коробка настоящих стаканов для бренди.
— Ой, здесь так мило. Я однажды была в Эдинбурге, на Фестивале, пару лет назад. Мы тогда здорово повеселились, — сообщает она мне и рассматривает коробки с кассетами.
Это должно звучать грубо и мерзко для ушей шотландского распиздяя — то есть меня, любимого, — но это звучит как-то правильно, и я радостно булькаю бренди в стакане. Я восхищаюсь ее изяществом, ее безупречной кожей, белозубой улыбкой, а она говорит:
— Барри Уайт… Принц… у тебя неплохой музыкальный вкус… куча соула и гранжа…
И это не только влияние бренди, потому что когда она берет свой стакан с грязного кофейного столика, я чувствую, как воображаемая ширинка расстегивается, и говорю себе: ВОТ ОНО. Вот оно — самое время влюбиться. Просто расстегнуть ширинку и позволить всей этой любовной требухе поглотить нас, превратиться в бешеного быка и чокнутую корову. Показаться друг другу полными идиотами; нести всякий бред, раздобреть в неге. Но нет. Я делаю все, как всегда, и использую секс, чтобы убить любовь, и я хватаю ее, наслаждаясь ее деланным потрясением, и мы целуемся, обнимаемся, потом раздеваемся, ложимся, лижемся, дразнимся и ебемся.
Кстати, я уже понял, что ее зарплата, должность и социальное положение не столь впечатляющи, как мне показалось сначала. Она просто сучка, вот и все. Иногда приходится попотеть, чтобы узнать человека поближе.
Мы немного поспали, а утром снова занялись сексом. Едва я ей вставляю, как мы начинаем трястись и подскакивать, потому что экспресс на Норвич в 7.21 как раз проходит через станцию Хакни-Даунз, и кажется, что сейчас он отправит нас прямиком в Восточную Англию, и она вопит:
— О Боже… Саймон… Сай-мммммннннн…
Рэйчел засыпает, а я встаю и пишу ей записку, что у меня много дел и что я ей позвоню. Иду в кафе через дорогу, выпиваю там чашечку чаю и жду, когда она спустится. У меня даже глаза увлажняются, когда я вспоминаю о ее смазливой мордашке. Я
Потом, как шпик на посту, я вижу, как она выходит из моего подъезда. Она движется скованно и неуклюже, как будто ей трудно себя контролировать, и выглядит, как птенец, выпавший из гнезда: страшненькая, неуклюжая и глупая, совсем не похожая на ту приукрашенную алкоголем сучку, с которой я прошлой ночью делил постель и даже кусочек жизни. Я закрываюсь спортивными страницами «Сан».
— Мне кажется, Англией должен править шотландец, — кричу я турку Ливану, хозяину кафе. — Ронни Корбетт, блядь, или типа того.
— Ронни Корбетт, — с улыбкой повторяет Айван.
— Мудила тартановый, — говорю я ему, поднося ко рту чашку горячего сладкого чая.
Когда я поднимаюсь к себе в квартиру, я сразу чувствую запах Рэйчел, который еще остался в этом клоповнике, что приятно, и вижу записку — что хуже.
Саймон!
Извини, что не дождалась тебя утром. Хотелось бы снова тебя увидеть. Позвони мне.
Рэйчел.
Уф. Всегда лучше бросать человека, когда он говорит, что хочет снова тебя увидеть, потому что ты знаешь: неизбежно наступит время, когда вы расстанетесь потому, что он больше не хочет тебя видеть. Так что первое намного приятнее. Я комкаю записку и швыряю ее в мусорку.
Я действительно не могу вписать Рэйчел в свое расписание. Когда я начинал в Лондоне, в квартире в заброшенном доме на Форест-Гейт, я решил проложить путь на запад: от девочек из Эссекса до евреечек из Северного Лондона, и закончить на Слоун-Рейнджерах [2] . Они знают расклад. Для первых секс — это что-то типа путевки в жизнь; для вторых — это своеобразный обмен неврозами; а третьи будут скакать на тебе до третьих петухов, но все равно они — не для тебя, они уже обручены с каким-то там Молчом Чаки. Эти блядские аристократические племенные сучки обязательно с кем-нибудь обручены. Так что я прекратил прочесывать «Дебретт» [3] и снова вернулся в Хэмпстед.
1
Настоящей (фр.). — Примеч. пер.
3
«Дебретт» — ежегодный справочник дворянства. Издается с 1802 года. — Примеч. пер.
А сейчас Таня, которая недотягивает даже до первой группы в моей классификации, звонит мне на красную мобилу и сообщает, что она скоро заедет. Я представляю себе ее лицо: череп, обтянутый кожей, бледной, как у Носферату, большие губы, как будто у нее там имплантаты, — я представляю ее нескладную фигуру и отсутствующий взгляд. Кобылка — заебись. И где только таких выводят?
Я наклеиваю железнодорожное расписание на спинку кровати, и к тому времени, как приходит Таня, у меня все уже готово. Она жалуется, что этот мудацкий Мэт Колвил вчера ночью выкинул ее из бара. По ее глазам видно, что ей хочется наркоты, а не хуя. Я говорю ей, что она неблагодарная сучка, что ради нее я отложил все дела и что если она не умеет поставить себя в приличном заведении в Сохо, то пусть катится обратно на Кингз-Кросс и подставляет там задницу всяким уродам за дозу.