Порочная игрушка

Уэбстер К.

Его слова не предназначены для того, чтобы причинить мне боль, а для того, чтобы защитить меня. Дюбуа всегда присматривает за мной и не только потому, что я плачу ему.

— Боже, — я издаю стон и тру заросшую щеку ладонью, — ты думаешь, я этого не понимаю? Но что мне делать, Ди? Я не могу просто отправить ее обратно, ты же знаешь.

— Почему нет? Отправьте ее обратно с сотней тысяч и умойте руки. Хоть Картье и превратил ее в нечто прекрасное, внутри она по-прежнему грязная и уродливая. Она не заслуживает вас. Я не могу смотреть, как эта игрушка разрушает то, над

чем вы так долго работали.

Он прав.

Он всегда, блядь, прав.

Вопрос: стоит ли мне отправить ее обратно?

Что произойдет, когда эти сто тысяч закончатся?

Что произойдет, когда она поддастся минутной слабости и начнет искать героин?

Что произойдет, когда тупые ублюдки, вроде Корги, сделают ей больно?

— Я не могу так поступить. Она не готова. Недели воздержания не достаточно. Она вернется к своим старым привычкам до первых выходных, — быстро говорю я ему.

— Но сэр…— возражает он.

— Она не готова, Ди. — Я злюсь и бью кулаком по столу, от чего кофе выплескивается из чашки. — Они причинят ей боль. Он причинит ей боль.

— Тревор?

— Да, Треворы всего мира. По какой-то причине Банни привлекает всех этих чертовых волков.

— Как вы, сэр?

Я перевожу взгляд на него.

— Я самый большой и опасный волк из всех. И именно поэтому ей безопаснее со мной. Я хотя бы знаю свой предел. И могу уберечь ее от того, чтобы ею не пользовались, и убедиться, что она останется чистой.

— С ней это не пройдет, — пытается он снова, но уже не так уверенно.

— Нет, я буду держать дистанцию. Буду соблюдать правила.

— Ну, если так, — вздыхает он, — я отступлю. Вам стоит позвонить Нат. Вы давно не виделись. Уверен, она хотела бы услышать о Банни.

Я смотрю на него, оценивая его настойчивый взгляд. Он очень серьезен, но я еще не готов говорить об этом с моим сексологом. Я надеялся разобраться в этом самостоятельно, но ясно, что в ближайшее время этого не произойдет. Мы дружим на протяжении двух десятилетий. В юности отец отвел меня к ней, когда я боролся с гневом к матери. Но когда она оставила свою общую практику и сосредоточилась на сексологии, мы сблизились и вышли за рамки отношений врача и пациента. Именно Нат предложила направить мой садизм на добровольных мазохистов, или игрушек, как мне нравится их называть. В самом начале не все было гладко, и потребовались ее советы. Но, в конце концов, она помогла подобрать для меня способ пережить мучающую меня душевную боль. И меня раздражает, что Дюбуа предлагает вызвать подкрепление уже сейчас.

Вспоминаю дерзкие зеленые глаза Банни. Ее пухлые губы, зовущие меня по имени, будто в этом нет ничего страшного. Как я пожираю ее киску, будто это последняя моя еда. Эта дьяволица разрывает на части суть того, кем я являюсь.

Блядь.

Дюбуа прав.

Я теряю контроль.

— Черт возьми, хорошо. Позвони Нат. Я поговорю с ней. А пока хочу, чтобы ты нашел Корги. Каждого чертового Корги в Лондоне: неудачников, дилеров, бездомных панков.

Он в удивлении вздергивает брови, но не ставит под сомнение мою внезапную необходимость идти по новому «кроличьему следу».

— Когда найдешь их, принеси мне список. И фотографии.

Дюбуа встает, уже готовый приступить к заданию.

— А потом что, сэр?

— Узнаем, какой ублюдок сделал больно моей Банни, — говорю я без эмоций в голосе, — а затем убьем.

* * *

Толстяк в красном костюме машет проходящим мимо людям и благодарит их, когда они бросают монеты в его ведро. После того как они уходят, он вновь звонит в колокольчик. Я не понимаю. Он большой, вероятно, сытый, и просит у людей денег.

Почему мама не попросит денег у этих людей?

У меня выпирают кости, и я знаю, что это от голода. Нам нужны деньги больше, чем ему.

— Мама, — я тяну ее за куртку и показываю пальцем, — кто это?

Сегодня она не так больна. Она обещала мне особенный подарок, потому что сегодня Рождество. Я не понимаю, что такое Рождество, но хочу особенный подарок. Так что я все утро был хорошим мальчиком, пока она работала.

Она опускается на колени рядом со мной и теперь стоит на холодной земле. Мама не носит много одежды, и я удивлен, что она не мерзнет так же, как и я.

— Это… — говорит она со смехом, который напоминает мне колокольчик, в который звонит толстяк, — Санта Клаус.

Я нахмуриваюсь и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. Ее голубые глаза такие же красивые, как сегодняшнее небо. Когда мама не болеет, она веселая и хорошая. Я люблю ее все время, но эти моменты лучшие.

— Кто такой Санта Клаус?

Ее улыбка исчезает, как будто она вдруг вспоминает что-то, и слезы катятся по ее щекам, оставляя черные полосы на своем пути.

— Он никто, Бракси. Просто гребаный толстый ублюдок.

Я смотрю на старика, который улыбается мне. Я ненавижу, как счастливо он выглядит. По какой-то причине мама его ненавидит. И я тоже.

— Пойдем, малыш. В приюте сказали, что они проводят рождественский обед в три часа. Мы опоздаем, если не поторопимся.

Следуя за ней, я стараюсь не смотреть на этого человека. Но не могу отвести взгляд.

— Хо-хо-хо! — кричит он мне, размахивая огромной конфетой, чтобы подразнить меня. — Что ты хочешь на Рождество, малыш?

Это выводит меня из себя. И когда он смотрит на маму тем взглядом, которым на нее смотрят все мужчины, я не могу сдержаться. Оторвавшись от нее, я бегу назад так быстро, как могут мои восьмилетние ноги, и бью старика прямо в его пи-пи.