Порочная луна
Шрифт:
Огонь обжигает мои вены. Мышцы сводит судорогой. Я издаю рев, щелкая челюстями на мудака, который только что выстрелил в меня, и он в ответ делает еще один выстрел. Второй дротик с транквилизатором вонзается в мою кожу, жжение в теле усиливается, а в глазах начинает темнеть.
Я использовал ЖТ на многих оборотнях, но никогда не ощущал эффект воочию. Это головокружительно, чертовски мучительно, и через несколько секунд я падаю на землю бесполезной кучей, мир вокруг меня меркнет, когда я теряю сознание.
Леденящая
Я привязан к стулу, толстые стяжки на молнии приковывают мои запястья за спиной, а лодыжки — к ножкам стула. Бетонный пол под моими ногами окрашен в болезненно-коричневый цвет от крови, пролитой на него несколько недель назад, и четверо солдат Гильдии окружают меня, их лица искажены отвращением и ненавистью.
Я заключенный. Я в камере. И я умру здесь.
Я знаю это так же точно, как свое собственное имя, но не инстинкт самосохранения заставляет меня сесть прямее и встретиться взглядом с каждым человеком, стоящим в камере. Это шок и замешательство от того, почему я вообще здесь; отказ принять то, во что я превратился прошлой ночью, когда зверь вырвался из клетки в моем сознании.
— Ну, смотрите-ка, кто проснулся, — усмехается Коллинз, с громким стуком роняя ведро, которое держал в руках, на пол.
Темплтон стоит рядом с ним, но имена двух других солдат, сопровождающих их, ускользают от меня. Это новобранцы, и, судя по садистским выражениям на их лицах, им не терпится запачкать руки.
Прежде чем я успеваю вымолвить хоть слово, Коллинз отводит кулак назад, замахиваясь, прежде чем ударить им меня по щеке. Костяшки его пальцев соприкасаются с громким хрустом, кровь скапливается у меня во рту, когда кто-то другой наносит второй удар с другой стороны. Все четверо приближаются ко мне, нанося удары по голове, лицу, туловищу. Я вскрикиваю от ярости, когда одно из моих ребер трескается. Я плюю кровью в Темплтона, когда он бьет меня по губам и выбивает один из зубов. Я извиваюсь в своих путах, пытаясь освободиться, но мои усилия тщетны. Удары просто продолжают поступать, и я бессилен их остановить.
Затем внезапно атака прекращается. Я слышу звук тяжелых ботинок, шаркающих по полу, когда кто-то приближается, низкий голос моего отца, выкрикивающий команду.
— Уходите.
В ответ на это единственное слово солдаты, напавшие на меня, разбегаются, как мыши, и я медленно поднимаю свою ноющую голову. Один мой глаз почти заплыл, но я смотрю другим, как они вчетвером карабкаются вверх по лестнице, выходят из подвала и захлопывают за собой
Сплевывая каплю крови на пол, я перевожу взгляд на отца, каждый дюйм моего тела кричит от боли.
— Чт… почему? — я заикаюсь.
Он складывает свои мощные предплечья на груди, пригвождая меня ледяным взглядом.
— Ты знаешь почему.
В тот момент, когда я вижу этот взгляд в его глазах, что-то внутри меня съеживается и умирает. Он смотрит на меня, как на незнакомца. Как будто я враг.
— Но я твой сын, — прохрипел я, слабо пытаясь воззвать к его чувству порядочности.
Теперь я знаю, что под моей кожей скрывается настоящий зверь, но я все еще я.
— Ты мне не сын, — выплевывает папа.
Его губы кривятся от отвращения, когда он опускает взгляд, чтобы медленно окинуть меня взглядом, его взгляд становится еще более резким, когда его глаза возвращаются к моим.
— Ты чудовище.
Я качаю головой, мой разум все еще пытается смириться с тем, что произошло прошлой ночью, и в то же время не в состоянии понять, как это вообще возможно. Моя мама умерла от рака. Я наблюдал, как болезнь пожирала ее, пока от нее почти ничего не осталось. Если бы она была оборотнем, ее тело исцелилось бы, а не поглотило само себя. И если то, что сказал Эйвери, правда, что это генетическое заболевание, то это должно означать…
— Ты такой же, как я? — задыхаюсь я, пытаясь разобраться во всем этом. — Мама не могла быть…
— Твоя мать не была оборотнем, — перебивает он, хмурясь еще сильнее, когда делает шаг в мою сторону. — Она была шлюхой. Но я любил ее, поэтому, когда она приползла ко мне после того, как мы расстались, напуганная и залетевшая от ребенка другого мужчины, я помог ей сбежать и вырастил тебя как своего собственного.
Он прищуривается, глядя на меня, крепко стиснув челюсти.
— Какая это была гребаная ошибка.
Весь воздух покидает мои легкие на одном выдохе, в моем мозгу происходит короткое замыкание.
— Папа…
— Не называй меня так, — огрызается он, пиная ножку стула и заставляя мое тело дернуться назад.
Он теснит меня, его присутствие нависает надо мной, когда он обхватывает рукой мое горло и пристально смотрит мне в глаза.
— Ты испортил все! — кричит он, слюна слетает с его губ и попадает мне на лицо. — Ты позволил ей уйти, и теперь у тебя есть только один способ все исправить.
Он крепче сжимает мое горло, ограничивая дыхательные пути, затем сердито отталкивает меня, потирая рукой голову, поворачивается и шагает по камере.
Неприятное предчувствие скручивается у меня внутри, шея все еще горит от его удушающей хватки.
— Что? — спрашиваю я хрипло, хотя уже знаю ответ.
Он больше не видит во мне своего сына — или даже человека, если уж на то пошло. В его глазах я превратился всего лишь в дикого зверя, недостойного дышать одним воздухом. Вся любовь, которую он питал ко мне, испарилась в ту же секунду, как я обратился.