Порочные круги постсоветской России т.1
Шрифт:
Л.Г. Ионин на этот счет пишет: «Тенденция многих систем и групп к закрытости, сознательно культивируемая эзотеричность означают просто нежелание расколдовываться, то есть сознательный вызов духу модерна. Сюда же можно отнести расцвет и приумножение иррационалистических движений, сект, кругов именно в конце XX столетия, когда, как казалось, и должен восторжествовать модернистский рационализм.
Меняется и содержание культуры. Казавшаяся когда-то прочной культурная иерархия исчезает. Скорее, бывшая “высокая культура” обретает субкультурный статус. Культура дифференцируется на мало зависимые, или вовсе независимые друг от друга культурные стили, формы и образы жизни. Культурная индустрия, которая раньше рассматривалась как производительница непрестижной и “дешевой” массовой культуры, оказывается приобретающей
Например, русской массовой культуре ХХ в. были присущи любовь к книге и умение читать ее, вступая в диалог с текстом. Это — сильное и ценное свойство, важный ресурс устойчивости в грядущие бурные полвека. Сегодня этот элемент культуры сильно поврежден, большинство населения лишено к нему доступа.
Разрывом непрерывности стала в России и деградация культуры мышления. Как будто была проведена большая целенаправленная кампания по разрушению рационального сознания и механизмов его воспроизводства. Да, было оказано сильное воздействие на все каналы социодинамики культуры — на школу и вузы, на науку и СМИ, на армию и искусство. Но не верится, что оно было целенаправленным! Мы просто плохо знаем сложную систему культуры и, потеряв бдительность и осторожность, можем допустить ее разрушение, как это произошло на Саяно-Шушенской ГЭС.
Гёте сказал: «Нет ничего страшнее деятельного невежества». Да, во всех революциях невежество также освобождается от оков (прежде всего от «оков просвещенья»). М.М. Пришвин записал в дневнике 2 июля 1918 г. (вероятно, неточно повторив фразу Гёте): «Есть у меня состояние подавленности оттого, что невежество народных масс стало действенным». Мы должны открыть глаза и признать: именно большевики и Советы тогда обуздали «деятельное невежество». Будучи тесно связаны с народными массами, они не нуждались в том, чтобы заискивать перед ними, но и оставить их в невежестве не могли. Вот первый результат культурной политики 1930-х гг. — высокая адаптивность и массовое умение учиться. Это проявлялось на разных уровнях. В образованном слое удивительно быстро были поняты и встроены в собственную культуру смыслы и нормы Просвещения — прежде всего европейской науки. Это — опыт нетривиальный: тип научного мышления органично встраивается отнюдь не во все культуры традиционных обществ.
А сегодня, в результате антисоветской революции, невежество стало действенным! Оно узаконено, подкреплено потоком алогичных, антирациональных утверждений, противоречащих и знанию, и мере, и здравому смыслу. Замечу, что репрессировано и религиозное сознание — его вытесняют оккультизм и суеверия. Оно страдает и оттого, что значительная часть прильнувшей к религии интеллигенции пытается сочетать религиозное сознание с рациональным и даже научным, создавая нежизнеспособный гибрид.
Можно предположить, что культура России — страны множества народов и верований — гораздо сложнее, чем мы думали. Ее «моностилистическая» оболочка (выражение Л.Г. Ионина) нас обманывала. Эта культура не устоялась, и после взрыва русской революции она развивалась по многим траекториям, за которыми мы не могли уследить. Тем более мы не могли знать, как повлияет на всю эту систему множество структурных изъятий, совершенных в 1980-1990-е гг.
Примерно об этом говорил Конрад Лоренц еще в 1966 г. (в статье «Филогенетическая и культурная ритуализация»): «Молодой “либерал”, достаточно поднаторевший в критическом научном мышлении, но обычно не знающий органических законов, которым подчиняются общие механизмы естественной жизни, и не подозревает о катастрофических последствиях, которые может вызвать произвольное изменение [культурных норм], даже если речь идет о внешне второстепенной детали. Этому молодому человеку никогда бы не пришло в голову выкинуть какую либо часть технической системы — автомобиля или телевизора — только потому, что он не знает ее назначения. Но он запросто осуждает традиционные нормы поведения как предрассудок — нормы как действительно устаревшие, так и необходимые. Покуда сформировавшиеся филогенетически нормы социального
Наши либералы «с научным мышлением» приложили огромные усилия, чтобы разрушить культурное ядро общества силами интеллигенции.
Л.Г. Ионин говорит о цинизме как фоне нынешней культуры: «Негативность. Отрицание или равнодушное непризнание существующего социально-культурного порядка занимает место позитивного отношения к нему, характерного для моностилистической культуры».
Он видит в этом состоянии опасность фундаментализма: «Необходимо подчеркнуть — развитие к политической культуре в переходный период таит в себе опасные тенденции будущего культурного фундаментализма… Известно, что фундаменталистские процессы крепнут как раз в переходные моменты — пору разложения моностилистической и формирования полистилистической культуры. Во времена, трудные для человека, теряющего жизненные ориентиры, они предоставляют легчайшие возможности культурной идентификации и, тем самым, обретения твердой почвы под ногами. Именно такая ситуация сложилась в нынешней России. Если добавить к этому неразработанность правовой базы культурных взаимодействий и отсутствие прочных общественных навыков толерантности, то шансы фундаменталистических течений можно счесть, к сожалению, благоприятными» [45].
Первая угроза — фундаментализм деятельного невежества.
Скажем о простой, внешней скорлупе этой стороны жизни — элементарных нормах общественных отношений, о приличиях, без которых невозможен даже минимальный порядок.
Йохан Хейзинга писал, что принцип внеморальности государства — «открытая рана на теле нашей культуры, через которую входит разрушение». Замена всеобщей («тоталитарной») этики законами устраняет понятие греха. «Разрешено все, что не запрещено законом!»
Первые инъекции безнравственности делало телевидение, еще государственное и подконтрольное органам КПСС — ради политической целесообразности. Вот пример. Первая передача телепрограммы «Ступени» в 1988 г. была посвящена детскому дому, в котором директор была «сталинисткой» (и даже имела дома портретик Сталина). Требовалось показать, что и она, и не восставшие против нее педагоги — изверги. И вот, дама с ТВ вытягивает, как клещами, у 10-12-летних мальчиков нелепые и неприличные сплетни о преподавателях и воспитателях. Совершив свой удар по хрупкой структуре детского дома, журналисты с ТВ отбыли к своим семьям. Аморальное дело было сделано хладнокровно, как технологическая операция.
Внеморальность государства быстро осваивается и негосударственными организациями, и широкими массами. Она легко перерождается в аморальность как особую часть культуры (или антикультуры), которая отвергает установленные общей этикой ценности, устраняет традиции и «расковывает» мышление, способное оправдать любое действие. Все это было хорошо известно в среде нашей гуманитарной элиты, но она в момент неустойчивого равновесия перестройки подтолкнула процесс в этот коридор.
Резкое расширение ниши аморальности — средство размягчения культурного ядра, необходимое, согласно учению А. Грамши, для подрыва гегемонии «тирана» и установления гегемонии «манипулятора». Разрушение традиционной морали и перманентная «сексуальная революция» — важнейшие условия устранения психологических защит против соблазнов.
Массовая «аморализация» среднего человека произошла на Западе, когда самодеятельность узкого круга аморальных художников стала профессией и была превращена в часть масс-культуры. Сто лет назад пресса и литература могли «аморализовать» только часть культурного слоя общества — читающую публику. Сегодня донести продукт индустрии аморальности до каждого дома взялось телевидение.