Порог
Шрифт:
А по правую руку скелет. Наверно, тот самый. Вместо глаз дыры. Зубы скалит. Не поймешь, то ли баба, то ли мужик. Никакого обличия не осталось. Егор осторожно дотрагивается пальцами до костяной руки. Рука слегка покачивается. Егор оглядывается — не заметил ли кто. Антонина Петровна улыбается ему.
За столом против всех располагается директор. Он спрашивает:
— Начнем? — И отдельно Егору: — Вы пожалуйте к столу.
К столу Егору идти не хочется, но он идет. Черта ли ему бояться?
— Егор Степанович, вы поставлены в известность, что произошло? — интересуется директор.
— Антонина Петровна сказывала.
Он смотрит на Тоню. Она чуть заметно кивает — не робей, мол.
— Вы вдвоем живете?
— Вдвоем покамест. Отец сулился приехать, да не знаю…
— Он где у вас?
— Срок отбывал.
— По какой статье?
— Бог его знает. В статьях я не шибко грамотный…
— Понятно. Не будем отвлекаться. Вы хотите высказаться по сути дела?
— Что?
— Я имею в виду проступок вашего брата.
Егор некоторое время думает, затем начинает говорить, смотря то на директора, то на Тоню.
— О брате почему не сказать? О брате можно. Брат — он есть брат, я зла ему не желаю. Но и защищать шибко не буду. Заслужил — получи. Как у вас положено. Только выгонять его, по-моему, не к чему. Потому что воспитания он, окромя школы, нигде получить не сможет. Сам я воспитатель, можно сказать, никакой. С чего начать, за что взяться, не знаю. Меня самого дядя воспитывал — так больше ремнем. У него ремень был сыромятный от шлеи, что твоя дубина. Мы тогда на кордоне жили. Дядя объездчиком, а мы при нем. Попросту говоря, в лесу выросли.
Егора слушают, но лица у всех разные. Директор, склонив голову, терпеливо ждет, карандашиком в пальцах играет. Антонина Петровна немного бровки прихмурила и одно ухо повернула к Егору, словно немного недослышит. Лара склонилась к столу, навалилась на него грудью — вот-вот прыснет от смеха. На лице у Зарепкиной недоумение, словно она думает: «И зачем этого вахлака притащили сюда?..» Хмелев слушает внимательно и вроде к сердцу принимает. Видно, самому пришлось горя хлебнуть. Потому и понимает. Речкунов вежливо останавливает:
— Егор Степанович, мы хотели бы о Мите.
Хмелев подается вперед.
— Скажите, а вы Митю бьете?
Егору досадно: понимал-понимал бородач, да ничего и не понял.
— Да как же мне его бить? У меня рука тяжелая. Я вдарю — он кончится. Я лошадей не бью, не то что человека.
Хмелеву опять интересно.
— А почему лошадей не бьете?
— А зачем? Если с лошадью по-человечески, она все сделает.
Директор пережидает вопросы завуча и снова:
— Как же вы относитесь к факту?..
Егор вдруг замечает, что все, что он говорит, записывают. Это его озадачивает. Один раз, он помнит, тоже записывали. Лошадь чужая пристала. Хозяин не идет. Что ж на нее любоваться? Он давай работать на ней. Не даром же ей овес колхозный жрать. А тут, откуда ни возьмись, милиционер. И давай записывать. Только тот милиционер медленно писал и карандаш химический слюнявил, и рот у него стал синий, а эта девчонка-учительница, она по пению, кажется, так и чешет. И перо у нее над бумагой, как комар вьется. Вот насобачилась, прямо удивление.
— Так какое же ваше мнение? Плохо или хорошо поступил ваш брат?
— Хорошего мало.
— Да, вы правы. Все это выглядит, как намеренное оскорбление.
Егор косится на скелет.
— Мертвым костям какая обида.
— Ваш брат оскорбил инспектора. Получилась своего рода карикатура. Так сказать, весьма прозрачный намек, что инспектор похож… Вы понимаете?
Егор вспоминает:
— Это какой инспектор? Который у Красновых стоял?
— Да.
— Копченый?
— Его фамилия Евский.
— Знаю, — Егор задумывается. — А бог его знает — может, и правда, походит.
— Ясно. Присаживайтесь.
Теперь в учительской появляется Митя. Его ставят на то место, где только что стоял Егор.
— Митя, у тебя какая оценка по поведению? — ласково спрашивает Зарепкина.
— Еще не выставляли.
— Меня интересует оценка за прошлый год.
— Тройка.
— А ты помнишь, на каком условии тебя взяли в школу? До первого проступка?
Митя внимательно и неподвижно смотрит на графин с водой. Егор вмешивается:
— Ты не молчи. Тебя люди спрашивают.
Егору жалко брата. Митя здесь совсем не такой, как дома. Он вроде меньше стал и смотрит — словно ушибли его, и он не может отдышаться. «Боится он их, хвост поджал», — соображает Егор.
— Двойки у тебя есть? — спрашивает директор.
— Есть.
— Сколько?
— Я не считал.
— Подумайте, — говорит Зарепкина. — Он не считал. Не удосужился!
— Ты куришь? — спрашивает Лара.
Митя не отвечает ей.
— Митя, а кем ты хочешь быть? — спрашивает Антонина Петровна.
Митя ни слова.
— По-моему, ясно, — говорит Зарепкина.
Директор охотно соглашается:
— Да, конечно. Ну, что ж…
Он оборачивается к Егору.
— Я думаю, вы можете быть свободны… И Митя тоже. Мы все обсудим и решение сообщим через классного руководителя.
Егор берет с пола свою стеганку и фуражку. Идет к двери. У порога останавливается.
— Вы что-то еще хотели сказать?
— Вы, товарищи учителя… Вы его не выгоняйте. Вот такая наша просьба. От Мити и от меня…