Пороги рая, двери ада
Шрифт:
— Ладно, пойдем отсюда, — вздохнул родственник, закрыл чемоданчик, или скорее футляр, сунул его обратно в сейф, запер его и потащил меня к выходу. — Мне нужно подумать и кое-кому позвонить. Только после этого я смогу тебе что-то объяснить.
— А это мы тут оставим?
— А ты предлагаешь таскать с собой целое состояние и попробовать провезти его через границу?
Конечно, если ты хочешь попасть на первые полосы газет всего мира за попытку провоза гигантского изумруда, то флаг тебе в руки и барабан на шею…
— Нет и нет, — замотала я головой. Но потом все-таки поинтересовалась:
— А ты уверен, что эта каменюга — изумруд?
Родственник помолчал и пожал плечами:
— На девяносто девять процентов. Из-за одного процента я и не хочу сейчас ничего говорить…
Мы покинули банк, удостоверившись в том, что сейф был арендован моим отцом аж на пятьдесят лет.
После чего разошлись в разные стороны, договорившись, что Тайгер свяжется со мной по мобильному телефону, когда будет готов к разговору.
Мне не хотелось сидеть в гостинице и ждать. До вечера я слонялась по городу. Вначале совершенно бездумно. Заходила в магазины, глазела на витрины. Зачем-то купила набор серебряных кофейных чашечек.
Потом вдруг почувствовала себя брошенной и совершенно несчастной. Зашла в маленькое кафе и долго курила над чашечкой изумительно сваренного кофе. Все, что произошло в моей жизни, казалось страшно далеким и нереальным. Чужой красивый город, чужой медленный снег, чужие лица и чужой язык. И я, снова затерянная в безвестности и неприкаянности. Поулыбавшись собственным мыслям и допив кофе, отправилась дальше.
Забрела в большой ювелирный магазин и долго рассматривала украшения с изумрудами. Самый крупный был размером с лесной орех и стоил баснословную сумму. Правда, он был чудесной огранки и чистоты, но все-таки… Я поймала себя на том, что приучаю себя к мысли о том, что видела сегодня действительно уникальный изумруд.
Наконец, когда уже почти стемнело, телефон в моей сумочке весело запиликал. Тайгер сообщил, что ждет меня в гостинице. Вот ведь. Мог бы приехать за мной. Но родственник только назвал адрес и тут же отключился. Перезванивать я не стала, просто взяла такси и отправилась в названный им отель.
Илья Петрович с крайне утомленным видом возлежал на диване в окружении исписанных листков бумаги. На столе громоздился включенный ноутбук, остатки странного обеда из запеченной рыбы и творога с ананасами, а также ваза с кучей яблочных огрызков. Мне предназначался соседний номер, и ворчать по поводу беспорядка я не стала. Когда я уселась в кресло, родственник томно потянулся, выпрямился и одним броском перекинул тело с дивана в соседнее. Потом пошарил взглядом по столу и нажал на кнопочку на панели, встроенной в стену. Немедленно прибежал шустрый мальчик с тележкой, сгреб со стола все, кроме ноутбука и исчез. Родственник проворчал:
— Закажем ужин в номер или спустимся в ресторан?
— Я вообще есть не хочу, — нетерпеливо парировала я.
— А я хочу, причем ужасно.
— Вот и отлично, значит, расскажешь все коротко и ясно. Даже не надейся, что я буду ждать, пока ты насытишься!
— Я был уверен в твоем потрясающем человеколюбии. Ладно, придется потерпеть. Ну, слушай…
Начало девяностых годов было для России временем, когда ломались все нажитые десятилетиями устои и понятия, зарождались огромные капиталы, а собственность меняла своих хозяев быстрее, чем модницы наряды. Заводы, фабрики, производственные комплексы приватизировались — уходили за бесценок и очень быстро приходили в упадок. Оборудование растаскивалось, работники разбегались в поисках хоть какого-то заработка. Особое внимание приватизаторов привлекали объекты добывающей промышленности.
Но государство до поры до времени некоторые из них, дававшие реальный доход, все же придерживало, не давая окончательно развалиться.
Кумулинское месторождение изумрудов на Урале относилось именно к таким объектам. Его тщательно охраняли, и в средствах массовой информации найти о нем что-то было невозможно. Только перед самой перестройкой один из уральских журналов вышел с сенсационной фотографией на обложке — огромный зеленый камень, весом больше шести килограммов. Изумруд. Гордость России, гордость Урала. Больше о камне ничего не писали и он, переданный в госхран, стал достоянием государства и получил имя — Советский Союз. Имя было неподходящим и странным. Когда, уже в 90-е годы, камень решили выставить на обозрение высокопоставленных иностранцев, прибывших в Россию для заключения многомиллионных контрактов, его решено было переименовать. Отныне он звался Императором. Не тронутый огранкой, Император красовался в бронированной витрине, излучая матовый зеленый свет и вызывая ощущение ирреальности и душевного томления у тех, кому довелось его увидеть.
Второй камень, найденный спустя три года на том же прииске, имени не имел. Роботяги, нашедшие его в конце своей смены, получили из рук директора Ивана Михайловича Серегина приличную премию и рекомендации никому о премии и изумруде ничего не говорить. Мотивация была уважительной, — зарплату тогда платили с огромными задержками, и вызывать зависть у других рабочих было ни к чему. Но слух по Кумулинке все же прошел — кто-то по пьяному делу проболтался. Правда, слух был смутный и мало кто в него поверил.
Директор запер изумруд в свой личный сейф и там он пролежал среди пожелтевших бумаг и бутылок с недопитым коньяком и водкой почти три года. Иногда Иван Михайлович просыпался среди ночи в холодном поту, представляя, что с ним сделают, если обнаружат у него камень. Но не за горами была пенсия, а становиться нищим содержанцем государства очень не хотелось. Хотелось только одного — поскорее сбыть с рук злополучный зеленый камень, но сбыть не за «деревянненькие», с каждым днем мельчающий рубли, а за нормальные, тоже зеленые деньги.
Как Серегин нашел покупателя и скольких хозяев сменил камень, пока попал к моему отцу, история умалчивает. Известно только, что в начале 90-х годов в кругах самых богатых буржуинов страны об изумруде ходили упорные, но маловразумительные слухи. Затем слухи прекратились, и изумруд, который стали называть Императрицей, словно в воду канул.
В те времена капиталы создавались и рассыпались прахом мгновенно, только реальные ценности могли сберечь вложенные в них деньги. Но не думаю, что отец только поэтому стал владельцем и хранителем изумруда. Была в нем всегда какая-то странная тяга к тайне и романтике, как это ни странно звучит в отношении человека, всю жизнь связанного с финансами. Отец не был авантюристом, в делах всегда руководствовался холодным расчетом и безупречной интуицией. Но я знала его немножко другого, знала, какие фильмы и книги он любил, какие песни пел в хорошем настроении, почему его манили дальние острова.