Порою блажь великая
Шрифт:
Джо Бен внезапно осекся, словно узрел нечто, недоступное нашим менее острым глазам. Он быстро заморгал, снова глянул на Хэнка, что стоял, прислонившись к косяку, и невозмутимо обрезал ногти складным ножом. Джо снова посмотрел на меня. Кажется, вынес решение, протянул руку и отбросил мои одеяла.
— Но вообще-то, — рассуждал он, — с другой стороны, мы не можем бросить тебя страдать в заточении в этой комнате на целый день. А то совсем нос повесишь. Зачахнешь с тоски. Знаешь что, Лиланд. Ты пойдешь с нами для моральной поддержки. Просто посидишь, поглядишь. Что скажешь? О да, для этого тебе здоровый язык не понадобится! Так что вставай! подъем! Мы не дадим тебе сгинуть. «Веселись, юноша,
81
Екк 11:9.
Пока я управлялся с завтраком, Хэнк молча стоял и глядел на улицу через дырочку, протертую им в запотевшем кухонном окошке; бисеринки бывшего пара ползли этакой сомнамбулической пародией на энергические дождевые потоки с другой стороны стекла. На кухне было тепло и совсем тихо, если не брать в расчет микроскопические отзвуки дождя: монотонная дробь по крыше крыльца, ленивая лавина, изливавшаяся по канаве на берег, непрестанная борьба дождя с порывами ветра… все те звуки, что призваны ввергнуть человека в сонное оцепенение, которое орегонцы называют «транквилитика», а Джо Бен обзывает нагляднее — «стоять-глазеть». Я покончил с едой, но не вставал, а Хэнк даже не заметил. Он был так погружен в свои раздумья, что еще бы минут двадцать простоял не шелохнувшись, если б не резиново-смачное пришествие старого Генри, доставившего лампу из сарая. Хэнк отступил от окна, позевывая.
— Оки-доки, — объявил он. — Подрываемся. — Уверенным шагом он подошел к лестнице и крикнул наверх: — Джоби, прихвати сегодня и мой дробовик, а? — Он снял штормовку с гвоздя. — И лучше их в мешок пластиковый завернуть, что ли. — Вернулся на кухню, взял башмаки, стоявшие подле стула, и заглотнул последний холодный дюйм своего кофе. Устремился обратно в холл, мимо меня, и поторопил, даже не глянув: — Ноги в руки, Малой. Путь-дорога лежит и ждет.
— Дай ему поесть, — страстно возразила Вив. — Организм-то растущий.
— Встал бы в одно время со всеми — три раза успел бы позавтракать. — Он подхватил свой пакет с обедом и вышел в холл, присел на скамейку, принялся шнуровать ботинки.
Скрипнула дверь черного хода, и я увидел за окном старика. В своем блестящем и мешковатом полиэтиленовом облачении он походил на тварь, оставшуюся после съемок «Черной лагуны» [82] и самозабвенно спасавшую реквизитный нейлоновый парашют от дождя. Я следил за его негуманоидными усилиями с интересом и любопытством, но с невеликим участием: потребность одного из обитателей берлоги в парашюте меня лично трогала лишь очень косвенно, и хотя я ни секунды не сомневался в желании самого парашюта спастись от воздействия стихии, я не чувствовал за собой ни малейшего долга выйти и протянуть старику руку помощи в его борьбе. Поэтому я и не пошевелился. Я действительно чувствовал себя слишком скверно, чтоб желать шевелений.
82
«Существо из Черной лагуны» («Creature from the Black Lagoon», 1954) — приключенческий фильм ужасов американского кинорежиссера Джека Арнолда: научная экспедиция сталкивается с опасным гуманоидом, живущим под водой.
Но когда я снова услышал за спиной грохот башмаков и очередной призыв «трогать в путь-дорогу», шевелиться пришлось. Хотя притрагиваться к «пути-дороге» мне хотелось не больше, чем к тому парашюту, я понимал, что в данном случае не могу сохранить верность своей дремотной безучастности; в данном случае было важно не показаться слишком больным; по крайней мере, не таким больным, как я себя чувствовал. Необходимость поддержания этого симулянтского образа играла со мной злую шутку. Ибо хотя все считали мои стенания напускными, а хворь и вовсе жульнической — вроде той загадочной вирусной эпидемии, косившей наших родичей, которые звонили еженощно и объясняли, что не могут выйти на работу и ползают, как осенние мухи, — я
— Что ж, — вздохнул я. — Новый день — та же дребедень.
— Тебе лучше? — спросила Вив.
— Мне так, будто по всем мозгам лесосплав идет. — Я медленно поднялся, покачивая головой из стороны в сторону. — Слышишь? Плюх, плюх, плюх.
Она подошла вплотную, поглядывая на дверь.
— Я сказала ему, — доверительно прошептала она, — что он с ума сошел, что тебя сегодня с собой тащит. У тебя ночью температура на три градуса поднялась, сто один и четыре [83] . И сейчас бы померить, да градусник куда-то запропастился.
83
Около 38,6 °C.
— Сто два… Всего-то? — Я ухмыльнулся. — Какой жалкий счет. Я не я буду, если к этой ночи до ста трех не добью. Посмотри в окошко: денек-то какой! В самый раз для рекорда. Так что готовь градусник. — В то же время я отметил про себя, что надо бы приглядывать за этой ртутью в колбочке. Три градуса от нормы — чуточку перебор для симуляции. И мне бы не хотелось, чтоб она думала, будто я в совсем никудышной физической форме. Физические расстройства лечатся пилюлями и пенициллином, но иные области, столь же расстроенные, однако ж нисколько не телесные, откликаются лишь на терапию любовью.
— Вперед, — позвал голос Хэнка с порога. Я поплелся с кухни, и каждая клеточка моего тела вопила, протестуя против того ужаса, что ждал впереди. Недолго еще терпеть, уверял я себя. Еще день-два протяну — и навечно конец всему этому садистскому кошмару…
Несмотря на все усилия Джо, путь на работу проходил в еще большем молчании, нежели накануне. Энди снова был один на лесопилке; на сей раз Хэнк уже не спрашивал про остальных, и Энди будто бы облегченно вздохнул, освобожденный от ответа. Когда прибыли на место, никто не попросил Ли о содействии. Он остался в фургоне под мачтой, и тотчас уснул, скрестив руки, съежившись в складках своего плаща и уткнувшись подбородком в овчинный воротник. Хэнк, спустившись с мачты, где отцеплял тяговые канаты, заметил, что щель под задней дверью кунга заткнута мешковиной, а окна запотели.
Энди гонял по склону маленький трактор, лавируя среди пней и камней, сгребал в груды обрубленные ветки, кору и валежник. Машина сновала туда-сюда сквозь морось, ворочая перед собой потрескивающие горки мусора, будто огромный желтый краб, затеявший прибраться на полу своей подводной квартирки. Джо Бен шел за трактором с зеленым огнетушителем, заимствованным из хозяйства лесных пожарных и наполненным смесью бензина с маслом, окроплял груды грязными струями и поджигал. Работал с огоньком, в поте лица перебегал от одной груды к другой, когда видел, что дождь забивает костер. Этакий пожарник из комиксов, не на жизнь, а на смерть сражающийся с коварным пламенем, которое не только что плевать хотело на его ликвидаторские потуги, но и буквально плюет новыми искрами в его незадачливую физиономию. Его лицо почернело и лихорадочно блестело от пота и дождя под капюшоном. Шрамы, казалось, все выстроились в вертикальном порядке. И, сгорбившись под тяжестью огнетушителя, он походил на тролля или гнома из сказочных лесов.
Хэнк занимался консервацией техники: смазывал все открытые узлы лебедки и крана и накрывал двигатели брезентом. Закончив, наполнил один из темно-оливковых огнетушителей бензином и маслом из огромной бочки, покоившейся на грунте за лебедкой, закинул на спину и поспешил на помощь Джо Бену.
К полудню уж с дюжину костров ввинчивали в дождь тонкие и черные колонны дыма. А поверх рокочущих трелей трактора слышался такой звук, будто бы ветер свистел в ныне сгинувшем лесу; фантомный ветер, гуляющий в ветвях древесных призраков, оставшихся стоять на этих склонах; звук этот рождался в шипении костров, заливаемых дождем. Когда какая-либо груда, казалось, уж прогорала, Энди переворачивал ее ножом своего трактора, и она вспыхивала снова, а когда огонь иссякал окончательно, Энди ровнял ее, пока не оставалась только россыпь угольев, что тлели и шипели среди пней.