Порт-Артур, Воспоминания участников

Коллектив авторов

И так мы в плену. Об этом наглядно говорят расставленные у всех входов и выходов часовые. Выход из дома запрещен, за исключением, как по особому вызову японского начальства.

Среди нас идут споры, что нам дальше делать. Одни, ссылаясь на пример такого доблестного командира корабля как Н. О. Эссен, считают, что нам следует воспользоваться разрешением Государя и вернуться в Россию под честным словом не принимать дальнейшего участия в войне. Занимая тыловые должности, этим самым освободим других для боевой службы. Другие, признавая, что старшим начальникам необходимо вернуться для доклада о Порт-Артуре, отказываются от дачи слова потому, что этого права лишены нижние чины, которые должны

идти в плен в Японию, и наш долг разделить с ними их участь. Во главе второй группы командир "Паллады", всеми уважаемый кап. I ранга Сарнавский. Японцы усердно уговаривают всех офицеров ехать домой. Но это еще более укрепляет многих в отказе дать слово.

Ясно: японцам каждый солдат сейчас дорог для действий против наших армий в Маньчжурии и мы для них неприятная обуза.

С группой моих друзей я решаю слова не давать. Пусть везут в Японию, пусть наши команды знают, что мы их не бросили, пусть японцы держат для нас караулы.

Перед погрузкой на пароход японцы просят нас сдать им всё оружие. Мы протестуем. Ведь по условиям {397} сдачи оно за нами сохранено и это подтверждено самим императором. Но японцы настойчивы. Оружие они не отбирают. Они только просят сдать его им "на хранение". Его нам вернут потом. Протестуем, но покоряемся. Назвался груздем - полезай в кузов. Мы ведь пленные и обязаны подчиняться распоряжениям японских властей. Лучше сдать добровольно "на хранение", чем допустить отобрание его силой, причем неизбежны будут эксцессы.

Небольшой коммерческий пароход забирает нашу группу человек в десять офицеров и около 100-150 матросов.

Уходим из Дальнего вечером. Для офицеров отведена кают-компания, команда размещена в трюмах. Во главе нашей группы Сарнавский, которому отведена особая каюта.

Хотя у всех люков, на мостике и у входов в кают-компанию часовые, но нам не мешают свободно выходить на палубу. Пароход идет с открытыми огнями. То-и-дело навстречу попадаются какие-то суда, обменивающиеся с нашим пароходом световыми сигналами. Всё как в мирное время. Желтое море перестало быть полем военных действий. Японцы в нем полные хозяева. Им нечего стесняться.

К полночи засвежело. Армейский караул, видимо, сильно страдал от качки. Некоторые солдаты поминутно сходили со своих постов отдать дань морю.

В темноте ко мне подходят два наши унтер-офицера. Один из них боцманмат с "Боевого", старый соплаватель.

– Ваше благородие - шепотом говорит он мне.
– Япошей дюже укачало. Что ежели бы нам на них броситься? На мостик и в машину. Голыми руками взять можно. Машинисты у нас есть. Уйдем куда-нибудь.

Я задумываюсь минуту. Наше место точно неизвестно, но мы должны быть где-то недалеко от Шаньдуня. Действительно, уйти в Циндао быть может возможно.

– Подождите здесь, - отвечаю.
– Надо доложить капитану 1-го ранга Сарнавскому. Он здесь старший. Если разрешит - сговоримся, как это устроить.

Но Сарнавский категорически против.

{398} - Не могу согласиться, - расхолаживает он меня.
– Прежде всего мы пошли в плен добровольно, чтобы разделить участь наших команд. Моей команды здесь нет. Затем не забудьте, что это будет бунт военнопленных. Если он не удастся - всем грозит расстрел. А шансов мало. Караул, вы говорите укачало. Но весь ли? Команду парохода конечно - нет. А она тоже, может быть, вооружена, а уж офицеры на мостике - наверно. Их внезапно не захватить. И они, конечно, дадут сигнал другим судам и уйти в Циндао нам не удастся. И, наконец, если бы и удалось, каков будет результат? Ну, нас интернируют. В войне мы всё равно участия принять не сможем. А как тяжело это отразится на участи остальных военнопленных. Объясните команде всё это и успокойте их.

Сарнавский

обладал умом юридическим и логичным мышлением.

Впоследствии его познания в международном праве и, в частности, знакомство с протоколами Гаагской конвенции принесли не только офицерам, сидевшим в Матсу Яма, но и нижним чинам в военном госпитале, большую пользу. Смело указывая японцам на всякое нарушение Гаагской конвенции, он много способствовал улучшению их быта. Японцы питали большое уважение к его эрудиции.

Кроме того, молодость горяча и безрассудна, а старость мудра. А выше всего была дисциплина. Хотя Сарнавский и не являлся здесь прямым начальником, всё же его решению подчинились беспрекословно.

Пароход мирно продолжал свой путь, увозя нас на целый год в Японию.

Но вспоминая порой об этом маленьком инциденте, нет-нет и теперь еще кольнет в сердце старая заноза. Не был ли тот молодой задор лучше холодной старческой мудрости?

И не выпала ли из истории борьбы на Желтом море еще одна крошечная, может быть ненужная и неразумная, а всё же живописная картинка?

Контр-адмирал

Б. И. Дудоров

{399}

ПРИЛОЖЕНИЕ

К ИСТОРИИ МИРНЫХ ПЕРЕГОВОРОВ В ПОРТСМУТЕ В 1905 ГОДУ

Пишу, стараясь вспомнить, что происходило 50 лет назад. В то время я был начальником Морской канцелярии главнокомандующего сухопутными и морскими силами, действовавшими против Японии. Фактически я был начальником Морского Штаба Главнокомандующего, но, так как чин у меня был мал, только капитана 2-го ранга, то и наименовали это учреждение вместо Морского штаба, - Морской канцелярией главнокомандующего, но подчинен я был непосредственно Главнокомандующему генералу Линевичу, а не начальнику его штаба. Состав чинов Морской канцелярии был не велик, кроме меня, был еще мичман В. Д. Яковлев, спасшийся с "Петропавловска", и два писаря с пишущими машинками, а со мною морской шифр; единственный шифр, не попавший в руки японцев в Мукденском бою, когда японцы захватили обоз Главнокомандующего и его Штаба. Оригинально, что тогда здесь же японцы захватили и журнал военных действий, вплоть до Мукденского боя, веденный весьма обстоятельно еще по приказанию Главнокомандующего генерала Куропаткина. Подобная находка, конечно, весьма облегчила японцам составление истории войны. Генерал Линевич, по симпатии к флоту, зачислил В. Д. Яковлева в число адъютантов Главнокомандующего, что не усложнило работу мичмана Яковлева по Морской канцелярии, но дало ему основание надеть аксельбанты.

Во второй половине июня 1905 года генерал Линевич зовет меня и показывает телеграмму, им полученную от управляющего морским министерством адмирала Аве-лана, приблизительно такого содержания:

{400} "Государь император одобрил выбор министром иностранных дел, графом Ламсдорф, капитана 2-го ранга Русина морским делегатом на мирную конференцию с Японией в Америке. Считаете ли возможным отпустить капитана 2-го ранга Русина от себя из Ставки?"

На это я сейчас же сказал:

"Разрешите, ваше высокопревосходительство мне остаться здесь и не ехать в Америку; мира всё равно не заключат, а ехать туда и опять возвращаться сюда не к чему".

Ген. Линевич горячо возразил:

"Что вы, что вы! Как же можно! Государь император одобрил избрание вас, а вы не поедете. Нет, поезжайте непременно и возможно скорее. Изберите себе временного заместителя, а потом из Америки вернетесь сюда на свою должность".

Спешно был вызван из Владивостока временно заменить меня кап. 2 ранга Л. Ф. Кербер (впоследствии назвавшийся Корвиным), а из Петербурга кап. 2 ранга К. В. Стеценко; я же 25 июня ст. ст. выехал из Маньчжурии по Сибирской железной дороге в Петербург и далее в Америку.