Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников
Шрифт:
Николай Евреинов
Из дневника Якова Полонского, 14 марта 1938
<…> Были вчера в Русском Театре на пьесе Сирина «Событие» – полный до отказа зал… Бунин, говорят, громко ругался во втором и третьем актах <…>.
Юрий Ракитин – Николаю Евреинову, 25 июня 1938
<…> Всева Хомицкий рассказывал, что Вам не понравился Сирин, и мне после первого чтения рукописи [нрзб.], а потом я прочел ее вторично, и она мне понравилась. Ставить ее интересно, но она очень многоречивая и неумело сделана. <…>
Петр Бицилли – Марку Вишняку, 13 сентября 1938
<…>
Петр Бицилли – Вадиму Рудневу,
между 25 сентября и 17 ноября 1938
Дорогой Вадим Викторович,
давно уже собираюсь написать Вам, поделиться впечатлениями от последнего № «Современных записок», да все было недосуг. <…> Жалею, что «Дар» уже кончен. Сколько там презабавных вещей! Сирин прежде всего, по-моему – великий и несравненный пародист. На этот раз только слишком уж портретным вышел у него Адамович («Христофор Мортус»). Жалко, что биография Чернышевского у Вас выпущена. Надеюсь, впрочем, что «Дар» выйдет вскоре целиком. <…>
Осип Волжанин – Александру Бурову, 6 ноября 1938
<…> Сирин когда-то пытался дать «активиста», уходящего в Советскую Россию. По-сирински это было довольно красиво, но и по-сирински – пусто, бессодержательно, беспредметно. Вы же «знаете, чего хотите»!
Михаил Цетлин – Вадиму Рудневу, 9 ноября 1938
<…> Общее впечатление от книжки очень хорошее. <…> замечателен «Дар». <…>
Не могу еще окончательно решить для себя: какова же ценность сиринского «Дара». Написано часто plus que parfait 34 (действительно «plus quam perfectum», прости плохую игру слов). Интересно скомпоновано вокруг темы роста писательского дарования. Сначала стихи – даны образцы стихов Сирина и комментарий к тому, как они создавались. Потом проза – и снова дан ее образец и дан к нему комментарий. Так растет и зреет писательский «дар». Побочная тема: любовь, счастливая любовь, сопутствующая этому росту дара. Еще более побочная: как к этому росту (критики, публика, собратья по перу, воображаемый «современный» художник – Кончеев). Зачем-то сбоку, но лучшие по подъему – главы об отце и матери, о бабочках, о путешествии отца. Самое глубокое по лиризму – вера и ожидания возращения отца. И в общем – все же не объединено, искусственно, многословно. Замечательный художник! Такая острота восприятия… и вдруг трата своего «дара» на остроумные карикатуры Пильского и Адамовича, как это мелко! Достоевский хоть писал свои пасквили на Грановского и Тургенева, а не на Пильского. Страницы, которые просятся в «антологию русской прозы», в историю литературы, может быть, действительно, останутся только в примечании! <…>
34
Более чем совершенно (фр.).
Борис Зайцев – Ивану Бунину, 12 ноября 1938
<…> Прочел я Андреева первый том… все-таки в общем говенноватисто. Ну, а Сирин? Вера на ночь вчера читала этого Вальса – в ярости. А я и читать не стану, с меня довольно его рассказа в «Русских записках» и опять «Дара». Я нашел себе писателя по вкусу, апостол Павел. Этот писал действительно замечательно. Это тебе не Сирин. <…>
Борис Зайцев
Петр Бицилли – Марку Вишняку, начало декабря 1938
<…> В восхищении от «Вальса» сиринского. Вещь глубочайшая по замыслу и оригинальнейшая. <…>
Борис Зайцев – Ивану Бунину, 11 декабря 1938
<…> Сестра моя Надя недавно заявила мне тихим своим и покорным голосом: «Не нравится мне Сирин. Кривляка». И замолчала, опустила глаза. Сирин читал. Говорят, читал хорошо (я не был). В общем, он провел собою такую линию, «разделительную черту»: евреи все от него в восторге – «прухно» внутреннее их пленяет. Русские (а уж особенно православные) его не любят. «Русский аристократизм для Израиля». На том и порешим. <…>
Михаил Павловский – Вадиму Рудневу, 27 декабря 1938
<…> Очень мне понравилась Ваша статья о Чехословакии. Гораздо меньше – обе статьи – и Бунина, и Алданова – о Куприне. Зато – великолепен – «Дар». Вот уж действительно
35
Случай совести (фр.).
Петр Бицилли – Марку Вишняку,
между 11 и 25 февраля 1939
<…> Мои впечатления от февральского № (еще не успел, однако, прочесть всего): в последнем рассказе Сирина нет, как мне кажется, подлинного единства – но, впрочем, может быть, мне еще не удалось расшифровать его до конца? У него ведь все – аллегории. Но все же – изумительно по мастерству речи и чему-то, что захватывает. <…>
Карл Гершельман – Вере Булич, 19 марта 1939
<…> То, что Вы говорите о Сирине, вполне верно. Но все же я его люблю больше Зурова и даже, пожалуй, Бунина – и вот почему. Главное задание писателя все-таки воздействовать на читателя эмоционально. Высшее чувство, которое он может внушить читателю к своему герою, конечно, любовь, восхищение. Так у Льва Толстого любишь всех – до таких, как Долохов или Анатоль Курагин. И поэтому его герои так навсегда и всецело внедряются в читателя. Бунин же (м.б., здесь сказывается влияние французов – у Пруста это качество чрезвычайно сильное) совсем не внушает такого восхищения и не заставляет влюбиться в героя; он не в области чувства, а в области ощущения – необычайно сильная передача осязательно-зрительной стороны мира, но не больше. По линии Бунина старается идти и Зуров в последних вещах («Поле»), а это, по-моему, путь ложный (хотя и очень интересный, как отдельное явление). Сирин же эмоционален. Он, если хочет, может заставить и полюбить (отца в «Даре», Цинцината в «Приглашении на казнь»), большей же частью, конечно, действует не «восхищением», а «отвращением», но это ничего – волнует и затрагивает он больше Зурова…
Иван Бунин – Марии Карамзиной, 29 марта 1939
<…> Сирин все-таки нестерпим – лихач возле ночного кабака, хотя и замечательный <…>.
Нина Берберова – Ивану Бунину, 30 марта 1939
<…> В Париже мало веселых сплетен, а если кто-то с кем-то подрался, то невесело. Видаюсь с Сириным и его сыном (и женой). <…> Живется им трудно и как-то отчаянно. Пишет он «роман призрака» (так он мне сказал). Что-то будет! <…>
Михаил Цетлин – Вадиму Рудневу, 28 июня 1939
<…> Стихи Сирина эффектны, но не стоят его прозы! <…>
Мстислав Добужинский – Александре Толстой,
19 ноября 1939
Многоуважаемая Александра Львовна,
Я сегодня же написал В.В. Набокову. Наведя некоторые справки – я мало еще кого знаю, – но те два лица, у которых я был, очень охотно помогут свести его с издательствами и литературными кругами. На заработки переводами, по-видимому, рассчитывать особенно не приходится, так как сравнительно мало издается переводов литературы, и у издателей есть свои переводчики, там очень большая конкуренция, и проникнуть в эту среду, как мне говорили, трудно. Я думаю, что при том знании языка Владимир Владимирович в конце концов станет писать и по-английски. Думаю также, что его заработками могли бы стать лекции или отдельно, или в каком-либо университете или другом учреждении. При его образованности тем хоть отбавляй, а при этом Владимир Владимирович и неординарный специалист по энтомологии (по сей специальности он окончил Кембридж, может и это пригодиться). Я не могу никак найти Михаила Ивановича Ростовцева. Он, кажется, если я не ошибаюсь, уже хотел что-то сделать для него в университетской области. Владимира Владимировича я знаю с детства, он был одно время моим учеником, когда был мальчиком – мы вспоминали о моих уроках рисования еще недавно в Париже. Я его очень люблю и как писателя, и как совершенно исключительного человека и так бы хотел его приезда и чтобы благополучно он устроился. Спасибо Вам за хорошие слова о моей работе и очень жалею, что не пришлось познакомиться с Вами. Надеюсь, в будущем это будет.