Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников

Мельников Николай

в) произведение, имеющее литературную ценность.

А теперь я нахожу, что хотя с пунктом а) и можно было бы в некотором душевном состоянии согласиться, но вот пункты б) и в) поддержать весьма затруднительно.

Возьмем их по порядку:

б) Человек вообще не обязательно изначально приличен. Я знаю, ты ответишь, что книга представляет собой исследование эксцентричного и редкого типа извращения. Придерживайся автор этого и трактуй именно так, во всех иных отношениях считая своего героя нормальным и мужественным, хотя, возможно, сверхсексуальным человеком, внезапно обнаружившим себя непреодолимо прельщенным своей юной падчерицей, роман обладал бы большей трагической убедительностью. Но это совсем не так, ибо он постоянно описывает свои чувства к другим «нимфеткам», а что шокирует меня более всего, так это его предположение насчет предполагаемой Лолитиной дочки и даже внучки, которые могут в будущем заменить Лолиту. Это кажется

мне смакованием циничного порока.

Думается, что именно это всецело разрушило тему, которая могла бы стать в книге центральной: подлинную, хотя, по нашим соображениям, отталкивающую страсть героя к Лолите, изобличив его в обыкновенной плотской похоти, не поддержанной ни малейшим стремлением к постоянной привязанности. При всей возвышенности его страсти к девочке, он не мог не задаваться вопросом, как избавиться от нее, когда она перестанет быть «нимфеткой».

А тут еще и физиологические подробности – похотливые описания вкупе с соответствующими намеками – которые (на мой, во всяком случае, взгляд) отвратительны.

в) Что до литературной ценности, мне известно, некоторые критики считают ее весьма высокой. Я же не нашла там ничего, кроме одного-двух пассажей, вроде таких, как отчет о перемещениях героев по Америке. Но разве по одному этому можно судить о стиле? Не знаю, на каком языке был написан оригинал и не в «Олимпии» ли его перевели на язык, который даже не американский и тем более не качественный английский. Вероятно, вы ответите, что можете дать вещь в лучшем переводе.

Из сказанного мною должно быть ясно, насколько предосудительной я считаю вашу настойчивость в деле издания «Лолиты». Книга нанесет тебе непоправимый урон в Борнмуте, в будущем вы потеряете клиентуру, к тому же вся эта история несомненно запятнает чистое имя издательства «Уэйденфельд и Николсон».

(Пер. А. Спаль)

Гарольд Николсон – Джорджу Уэйденфельду,

30 декабря 1958

Пишу Вам насчет «Лолиты», которую мы с Витой только что прочли. Мы не считаем, что ее литературные достоинства в любом случае оправдывают непристойность, пронизывающую всю книгу. Только один из миллиона способен понять, что она представляет собой высоконравственную или назидательную историю или все, что угодно, только не «растление» в терминах «Доклада о непристойных публикациях». Основной массе читательской публики книга покажется непристойным смакованием худшего вида извращения – порока, при котором крайняя степень разврата сталкивается с чистейшей невинностью. Она повсеместно вызовет осуждение, а Вашему издательскому дому создаст репутацию не смелого и «передового» издательства, а фирмы, специализирующейся на непристойных книжках. Вы можете счесть это проявлением консервативного пуританства части публики, но читатели в большинстве своем – пуритане, и нет извращения, которое преисполнило бы их большим ужасом, нежели то, что с таким смаком описывается в «Лолите».

Гарольд Николсон

Найджел Николсон – Виктории Сэквилл-Уэст,

31 декабря 1958

Большое тебе спасибо за письмо о «Лолите». Весьма любезно с твоей стороны, что ты так сильно обеспокоена и столь твердо предостерегаешь меня. Сердечно тебе благодарен.

Я согласен, что Гумберт Гумберт ужасный человек – ужасный в продолжение всей книги. Но это и стало одним из аргументов в пользу публикации. Читатель никогда не примет его сторону. Будь он пристойный человек, другой пристойный человек мог бы решить, что любовь к нимфеткам – несчастье, а не позорное прегрешение. А так это внушает неприятие. Не думаю, что ты всерьез полагаешь, будто книга об аморальной персоне обязательно и сама аморальна. Некоторые из величайших трагедий в литературе, такие, к примеру, как «Агамемнон», имеют дело с ужасными людьми и ужасными пороками. Таким образом, «развращение» воистину неверное слово. «Лолита» не развращает никого, кроме уже развращенных. Да, книга может вызвать шок и отвращение к подобным людям, и я думаю, что это основательный повод для возражения против публикации. Считаю, что твое возражение весьма существенно. И хотя даже закон не разрешает обвинять издателя в «развращении», твои доводы есть нечто такое, к чему каждый издатель должен, очевидно, отнестись с большим вниманием.

Ты не считаешь, что роман обладает какой-либо литературной ценностью. (Кстати, он написан по-английски, точно так, как ты читала его: это не перевод.) Если бы не литературные достоинства «Лолиты», она бы сразу потерпела крах. А вообще я удивлен, что

ты так низко оцениваешь ее достоинства. Весьма многие из тех, чье мнение ты уважаешь, считают, что это произведение выдающихся достоинств. Если у тебя есть октябрьский (или, возможно, сентябрьский) номер «Энкаунтера», почитай статью Лайонела Триллинга по этому поводу. Многие ведущие критики Англии и Америки оценивают роман высоко. Если бы мы отказались от его издания, нас обвинили бы в ужасном малодушии и измене принципам. Очевидно, в случае необходимости нужно быть готовым к таким обвинениям, что весьма неприятно.

Относительно всего этого я обеспокоен не меньше твоего и в высшей степени благодарен тебе за совет.

(Пер. А. Спаль)

Найджел Николсон

Руперт Харт-Дэвис – Джорджу Литлтону, 4 января 1959

<…> Наполовину прочел взятый на время экземпляр «Лолиты»; я должен закончить к среде, когда комиссия Герберта соберется, чтобы обсудить ее и г-на Р.О. Батлера. Боюсь, из-за этих двоих наш злосчастный билль может пойти ко дну. Пока же я могу только сказать, что художественная ценность «Лолиты» ничтожна, а что касается порнографии, то степень ее высока. В книге повествуется о сорокалетнем мужчине, вожделеющем к двенадцатилетней девочке, которая уже потеряла девственность с фермерским мальчишкой и вполне созрела для немолодого любовника. Ни одна подробность не опущена, обо всем рассказывается со смаком <…>.

Гарольд Николсон – Найджелу Николсону, 17 января 1959

По почте мы получили большую статью Бернарда Левина о «Лолите». Статья – в поддержку книги, что только делает твое положение еще более шатким, так как теперь ты должен ее опубликовать. Но я по-прежнему убежден в том, что из публики 99 процентов воспримут ее как неприличную и развращающую нравы и что твоя фирма потеряет репутацию. Жаль, что, пока все это продолжается, я не в Англии. До настоящего времени у меня была привычка при встрече с маленькими девочками, играющими на палубе, гладить их по голове. Но после «Лолиты» я отвожу от них взгляд, не желая быть заподозренным в libido senilis 62 . Уверен, что публикация этой книги разрушит твои политические планы.

62

Старческая похоть (лат.).

Марк Вишняк – Владимиру Маркову,

17 января 1959

<…> Сирин на десятки лет затаил раздражение против (а не «на», как пишет Берберова в «Мостах») редакции «Современных записок» за то, что она не напечатала (не имевшего никакого отношения к его художественно-литературному изображению) порока Чернышевского (теперь, после «Лолиты», объяснение этому можно было бы искать не в политической только его антипатии к Чернышевскому!). В книге я назвал Адамовича и Слонима, присяжных литературных критиков, осудивших, вместе с редакцией «Современных записок», Сирина. Наряду с этим упомянул и Вас, пришедшего по особым причинам своей биографии в восторг оттого, что Набоков дал «общественной» (в иронических кавычках Ваших, – хотя при чем тут ирония?!) России заслуженную «хорошую пощечину». <…>

Марк Вишняк

Джо Рэндолф Экерли – Уильяму Рёрику и Томасу Колею,

25 января 1959

<…> Только что закончил читать «Лолиту», а после подписал письмо в «Таймс», которое проложит ей путь к публикации в Англии. Я от нее в восторге – умная, увлекательная и мучительная книга, хотя иногда ее оснастка кажется чересчур изощренной. Фокусничество. Но если прибегнуть к другой метафоре, канат, по которому шел автор, действительно был опасным, и вряд ли его можно упрекнуть за использование страховки. Тем не менее слишком много усилий было приложено, чтобы успокоить и заставить замолчать раздраженного читателя, и когда Гумберт Гумберт в конце концов оказывается не нимфоманом, а вполне приличным и заслуживающим доверия мужем, жаждущим только одного – прожить до самой смерти со своей дорогой Лолитой, подобно Дарби и Джоан, – я почувствовал, что из-за этого и его характер и занимательность сильно проиграли, и что Набоков слишком далеко зашел в своем стремлении подсластить пилюлю. <…>