Портрет дьявола: Собрание мистических рассказов
Шрифт:
— Милая девочка! — смело продолжал, удерживая ее, Людвиг. — Неужто я непостоянен, если полюбил тебя? Разве ты не схожа с Матильдой и чертами лица, и обаянием, и нравом? И разве ты воспитана по-иному? А причиною тому, что ты по-детски весела, не то что Матильда, — твои лета, да ты и не испытала столь ужасных страданий, как она. Такой была некогда и Матильда. Но она еще может обрести прежнюю веселость… Камилла, подари мне свое сердце! Я богат, независим! Я хочу быть опорой твоим старикам-родителям и Матильде! Хочу помочь вам отыскать Зигфрида! Хочу вернуть его невесте! Подари мне свою любовь, Камилла! И дозволь здесь, на том самом месте, где я истекал кровью во имя моей несчастной любви, получить вознаграждение — любезный ответ из твоих уст!
Камилла молчала. Слезы выступили у нее на глазах. Но она взглянула на него с улыбкой, наполнившей его душу счастьем. И тут посыпались лишь бессвязные, отрывочные слова, которые они говорили друг другу; а то самое
Свадьба Людвига с Камиллой переменила жизнь семейства Фройманн. Все были счастливы, кроме Матильды, которая при виде блаженства молодой супружеской четы еще горше сознавала свою утрату. Чтобы рассеять ее грусть и к тому же гонимый неясным предчувствием, Людвиг решил вместе со своей юной женой и прекрасной свояченицей совершить путешествие в Швейцарию. По дороге он надеялся получить какие-нибудь вести о Зигфриде, ибо полагал, что тот отправился в Италию, дабы в созерцании бессмертных творений искусства забыть свои горести.
После всевозможных беспорядочных прогулок, — продиктованных более причудами или случайностями, нежели определенным планом, Людвиг со своими спутницами остановился утром одного прекрасного дня в горном городке Бадене. {12} Здесь на поросших елью скалах вздымались ввысь руины старинного родового замка, которые и побудили их продлить свое пребывание в Бадене. Людвиг с Камиллой без устали бродили вокруг, любуясь прекрасными окрестностями, чудесными видами, когда Матильда вдруг позвала их и предложила спуститься вниз, в пещеру под замком. Там, согласно старинному преданию, во времена Средневековья вершил свои ужасные дела Тайный суд. {13} Устав от жары, хотя длинные аллеи тополей и защищали их своей дружественной сенью от жгучих лучей солнца, они охотно приняли предложение Матильды. И вот, вместе с проводником, шедшим впереди, и держа в руках горящие факелы, они приблизились к пещере, которая благодаря «Гёцу фон Берлихингену» показалась им столь же священной, сколь в действительности она была ужасной.
Глубоко под землей простирались подземные своды. Путешественникам показали пещеру, где осужденного сажали в корзину и, завязав ему глаза, чтобы он не запомнил дорогу, спускали вниз. Затем Людвиг со своими спутницами поспешил по длинному подземному ходу, в конце которого была дверь, одна-единственная большая четырехугольная каменная глыба, столь плотно прилегающая к стенам, что нельзя было разглядеть, даже стоя перед ней, что здесь — вход. За дверью, наверно, были крюки на стенах, колодки и другие орудия пытки, с помощью которых судьи, властители жизни и смерти, принуждали узников к признанию. Далее виднелся провал, где, по слухам, была перед самым порогом опускная дверь. Отсюда осужденный падал вниз прямо в объятия-мечи кровожадной девы. Людвиг и его спутницы содрогнулись, глянув в эту пропасть.
Диковинное щекочущее чувство ужаса, которое возникает при мысли о приобщении к страшным тайнам, заставило наших путешественников понять, сколь естественно могли рождаться, расти и искать удовлетворения подобные страсти в те времена, когда их еще не сдерживали такие силы, как человечность и разум. По соседству с местом казни было судилище, большой четырехугольный склеп. А в задней стене его виднелась ниша, где, должно быть, некогда возвышались алтарь и крест. Кругом же еще виднелись вырубленные в скалах углубления — там-то и восседали тайные судьи.
Наши путешественники стояли, погруженные в молчаливую задумчивость. Багровые факелы, как и пять веков тому назад, причудливым светом озаряли мрачную пещеру.
— Многие, — сказал проводник, — все же сильно сомневаются в том, что Тайный суд и вправду находился здесь. Но сколь ни ужасно это место, поверите ли, три года тому назад один молодой человек провел здесь целую ночь! Без сомнения, то был какой-то беглый преступник, лиходей, которого замучили укоры совести. Видели, как он ходил взад и вперед по пещере. Мы не в силах были увести его отсюда. Оста вили мы его здесь поздно вечером, а на другое утро его уже и след простыл.
Едва проводник произнес эти последние слова, как Людвиг, подойдя со своим факелом к нише, где некогда находился алтарь, случайно осветил и прочитал следующие строки, начертанные на скале рукой, которая была ему слишком хорошо знакома:
Зови, судья, меня к суду! Исчисли скорби, обвинитель! Подвесь на крючья пытки, мститель! Косой грозящу смерть я жду. Но грудь моя подобна льду. Отныне горе мой водитель, Ко смерти преданно гряду. Паду в объятия-мечи К сей деве гибельно-прекрасной! Я жив еще — сие всечасно Лишь множит муки. Жизнь, молчи! Душа, что вопиешь в ночи? Одно отмщенье ныне властно: От страха душу излечи! Теперь и я бегу, клеймен, Как прежде Каин, кровью брата, {14} Природы преступив закон. Братоубийце нет возврата. Ах, Авель! был прекрасен он. А ныне скорбь — ты мне расплата. Безумьем ныне награжден. [2]2
Перевод Д. Закса.
Разве можно было хоть на миг усомниться в том, что строки эти написаны Зигфридом?! Прочитав их, Людвиг, щадя Матильду, поостерегся повторить стихи вслух. Наконец-то случай навел его на след друга; однако же след этот был подобен отпечатку ноги в песке на необитаемом острове. {15} Он тут же прерывался.
После того как Людвиг понапрасну пытался выспросить у проводника хоть какие-нибудь подробности, он решился ехать дальше, в мрачный Шварцвальд. {16} Этот лес с темными елями на склонах гор казался ему местом, миновать которое Зигфрид никак не мог. К тому же Людвига томило предчувствие, что там-то он и нападет на более отчетливый след своего благородного друга.
Вечером они прибыли на постоялый двор. В кромешной тьме им встретился какой-то незнакомый путешественник, который, обратившись к хозяину, сказал:
— Меня радует, любезный, что эту ночь я могу провести под вашим кровом. Прошлая ночь была отнюдь не такой приятной, хотя, по правде говоря, крайне примечательной.
Слова его пробудили всеобщее любопытство, и незнакомцу ничего больше не оставалось, как поведать свою историю, раз все просили его об этом.
— Я совершил вчера прогулку по лесу, чтобы собрать растения для моих ботанических изысканий, и к вечеру забрел на уединенный постоялый двор почти в самой лесной чащобе. Единственная хорошая кровать стояла наверху, в большом старинном зале, где висело множество картин. Я поднялся туда. Слуга, поставив для меня на стол свечу, удалился. Я устроился поудобнее и несколько раз обошел огромный зал, развлекаясь тем, что рассматривал чопорные старинные портреты на стенах. Там восседало немало героев семнадцатого века — в париках, в блестящих кольчугах, в широких манжетах над железными боевыми перчатками. Дамы были в узких корсетах, округлые, нарумяненные их лица мило улыбались под напудренными toupet. [3] Между большим и указательным пальцами они держали либо розу, либо веер. Мне пришло в голову, что лучшей сатиры, чем эти портреты, на семнадцатый век, который поэты и прозаики частенько величали золотым, не придумаешь. Широкие орденские ленты поверх кольчуг или позолоченные короны в верхней части рамы настойчиво убеждали меня в том, что я имел честь попасть в знатное общество. Некоторые портреты совсем потемнели от времени, и лишь светлые пятна лиц выглядывали из мрачных полотен.
3
Тупей (фр.). — здесь: волосяная подушка, подкладываемая в прическу для увеличения ее высоты.
Меня удивило, что один из этих портретов был повешен лицевой стороной к стене. Не понимая причины такой скромности, я подумал: «Верно, он не менее других заслуживает, чтобы его лицезрели». И, перевернув полотно, повесил его, как должно.
То был портрет красивого молодого человека, который поначалу спокойно смотрел прямо перед собой, но чем дальше я отступал назад в этом слабо освещенном зале, тем пристальнее разглядывал он меня на редкость с устрашающим выражением лица. Я подумал: «Все это одно внушение». И пошел, чтобы раздеться. Но лишь только я захотел лечь в постель, глаза мои снова невольно устремились на портрет. Мне показалось, что молодой человек смотрит на меня с угрозой, а на лице его написано глубочайшее отчаяние. Сердце мое громко забилось, словно я в самом деле провинился перед ним. Хоть я и не знал за собой никакой вины, фантазия моя была чудовищно возбуждена. И, к стыду своему должен признаться, я не мог заставить себя лечь в постель, прежде чем не снял портрет с крюка, на котором он висел, не выставил его, прислонив к стене, на лестницу и не запер за собою дверь.