«Портрет» Эль Греко
Шрифт:
— Ты меня слышишь, Юрко? — спросил Козюренко, потому что показалось, что тот молчал чуть не минуту.
— Конечно.
— Свяжись с облпотребсоюзом. Надо, чтобы оттуда послали в Желеховскую заготконтору на должность убитого Пруся хорошего человека. Да, правильно, начальником цеха по переработке овощей. В этой заготконторе, как я понимаю, есть комбинаторы и сукины сыны, а желательно было бы, чтобы они этого нового человека приняли как своего... Я хотел бы с этим человеком поговорить перед тем, как он приедет в Желехов. И еще... ужинать буду у тебя, если организуешь
— Как тебе не стыдно, — даже захлебнулась мембрана. — Это же шедевр мировой живописи!
— И этот шедевр может исчезнуть, если я не буду иметь репродукцию.
— Можешь считать, что она уже у тебя.
— Ты уверен?
— Я знал, что она тебе понадобится. Директор картинной галереи уже привез ее.
— Ну, дружище, ты меня растрогал. Нужны также данные о деятельности партизанского отряда Войтюка.
— В котором был Прусь?
— А ты, вижу, в курсе ..
— К нам такие криминалисты приезжают не каждый день. Сейчас я пошлю кого-нибудь из ребят в архив.
— Тогда, возможно, тебе придется угощать меня сегодня еще и обедом..
— С радостью. Сейчас позвоню Нине...
— Не надо, зачем ей лишние хлопоты?
— Э-э, голубчик, мне же потом достанется — почему не предупредил...
Положив трубку, Роман Панасович придвинул к себе дело Пруся. Уже просматривал его, но должен знать все досконально.
С маленького фото на него смотрел человек с лохматыми бровями и мясистым носом. Смотрел так сурово и подозрительно, что Козюренко показалось — улыбка никогда не касалась его губ. Этот мрачный человек родился в тринадцатом году в небольшом селе под Львовом. Родители его — крестьяне, и сам он тоже жил в селе.
С сорок третьего года — в партизанском отряде. После войны все время в Желехове, в заготконторе. Только сначала он был обыкновенным рабочим, потом мастером и, наконец, начальником цеха. Что ж, рост закономерный. Прусь заочно окончил техникум пищевой промышленности. Был он человеком не очень-то и грамотным, судя по нескольким ошибкам в автобиографии, но, конечно, дело свое знал, ибо в райпотребсоюзе отзывались о нем как о специалисте хорошо, не раз премировали и объявляли благодарности. Жил скромно. Дом, правда, построил большой, с мансардой. Но он был почти пуст. В трех нижних комнатах стояли почерневшие от времени стол, стулья, дешевенький шкаф и продавленный диван. Только в мансарде, где Прусь жил, весь пол закрывал красивый ковер, а над широкой тахтой, застланной пушистым гуЦульским покрывалом, нависал импортный торшер.
На сберкнижке лежало всего триста рублей. И денег у убитого не нашли. Прусь жаловался сотрудникам, что задолжал, строя дом, и вынужден считать копейки.
Но люди видели, как он навеселе приезжал из Львова на такси. Высаживался, правда, где-нибудь на безлюдных улицах. Да разве можно что-нибудь скрыть от любопытных глаз желеховцев?
В дверь постучали, и Козюренко оторвался от бумаг.
— Пришел Якубовский, — доложил дежурный по райотделу.
— Пусть войдет.
Якубовский чем-то походил на Пруся, и в то же время был совсем не похож на него. «Такой же мрачный и подозрительный, — подумал Роман Панасович. — Не даст никому спуску, особенно соседу, построившему себе дом лучше, чем у него».
— Я — следователь, — отрекомендовался Козюренко и подвинул Якубовскому стул. — Надеюсь, догадываетесь, почему пришлось побеспокоить вас?
Якубовский посмотрел исподлобья и еле заметно шевельнул губами.
— Знаю, — ответил хмуро. — Ищете убийцу Пруся.
— И питаем надежду, что вы поможете нам.
— Извините, пан начальник, я ничего не знал и не знаю.
— Ну зачем же так категорично? — засмеялся Роман Панасович. — Вы приобрели дом на Корчеватской улице четыре года назад?
— Да.
— До этого знали Пруся?
— Нет.
— Итак, вы знакомы четыре года. Этого достаточно, чтобы изучить друг друга, а может, и подружиться, как и надлежит добрым соседям. Как вы думаете?
— Да, достаточно, — утвердительно кивнул Якубовский.
— Вы были в хороших отношениях с покойным?
— Что нам делить?
— И не ссорились?
— Иногда, по-соседски . С кем не бывает? Курица перебежит или что-нибудь еще...
— Правда, разве можно из-за курицы убить человека? — Роман Панасович заметил, как шевельнулись брови у Якубовского. Но тот ответил твердо.
— Конечно, нельзя.
— И все же вы хватались за топор? — спросил Козюренко ровным тоном — Почему?
Якубовский не поднимал глаз.
— Это, прошу пана начальника извинить, так уж случилось, не отказываюсь. Я был крайне раздражен и только погрозил Прусю.
— Но все же грозили ему. Вот и люди слышали...
Есть свидетельство...
— У нас люди все слышат! — зло сверкнул глазами Якубовский.
— А разве это плохо?
Якубовский вдруг повернулся к Козюренко всем телом Положил узловатые руки на стол, будто хотел опрокинуть его на Романа Панасовича. С нажимом сказал:
— Я знаю, вы заподозрили меня. Но я не убивал.
Твердо говорю: не убивал!
— А мы вас ни в чем не обвиняем. Кстати, где вы были ночью с восемнадцатого на девятнадцатое мая?
— Где же я могу быть? Дома. Раньше со старухой в кино ходили, а после ее смерти я даже телевизор не включаю.
— В котором часу легли спать?
— Как всегда, в десять.
— Во двор выходили?
— Да.
— И ничего подозрительного на соседней усадьбе не заметили? У Пруся еще горел свет?
— В верхней комнате.
— А Прусь не выходил на балкон или в сад?
— Нет. Правда, мне показалось... Но, может, я и ошибся...
— Что вам показалось?
— Сперва увидел какую-то тень у крыльца. Вроде бы кто-то мелькнул там. Я подошел — за смородиной никого. Но было уже темно, плохо видно, да и к Прусю никто не ходил.
— Вообще никто не ходил? Или просто вы не видели?
— Извините, я уже на пенсии, и жена год как померла, так приходится по хозяйству крутиться. Все время во дворе — увидел бы. Иногда кто-нибудь из заготконторы заглянет — вот и все гости.