Портрет художника в юности
Шрифт:
— Возьмите у меня, сэр. Купите для почина! Вот хорошенький букетик. Возьмите, сэр!
Голубые цветы, которые она протягивала, и ее голубые глаза показались ему в эту минуту олицетворением самого чистейшего простодушия; он подождал, пока это впечатление рассеется и останется только ее оборванное платье, влажные жесткие волосы и вызывающее лицо.
— Купите, сэр! Пожалейте бедную девушку!
— У меня нет денег, — сказал Стивен.
— Возьмите, сэр, вот хорошенький букетик! Всего только пенни!
— Вы слышали, что я сказал? — спросил Стивен, наклоняясь к ней. — Я сказал: у меня нет денег. Повторяю это еще раз.
— Ну что ж, Бог даст, когда-нибудь они у вас будут, — секунду помолчав, ответила девушка.
— Возможно, — сказал Стивен, — но мне это кажется маловероятным.
Он быстро отошел от девушки, боясь, что ее фамильярность обратится в насмешку, и стремясь скрыться из виду, прежде чем она
168
Плита в память Вулфа Тона была открыта 15 августа 1898 г., в столетнюю годовщину восстания.
169
«Да здравствует Ирландия!» (франц.).
Деревья в Стивенс-Грин благоухали после дождя, а от насыщенной влагой земли исходил запах тления — словно чуть слышный аромат ладана, поднимающийся из множества сердец, сквозь гниющую листву. Душа легкомысленного, развращенного города, о котором ему рассказывали старшие, обратилась со временем в этот легкий тленный запах, поднимающийся от земли, и он знал, что через минуту, вступив в темный колледж, он ощутит иное тление, непохожее на растленность Повесы Игана и Поджигателя Церквей Уэйли [170] .
170
Повеса Иган — Джон Иган (ок.1750-1820), политик и юрист, прославившийся грубым и буйным нравом (Джойс путает его прозвище: им было не Повеса (Buck), а Драчун (Bully); Поджигатель Церквей Уэйли — крупный помещик, протестант, получивший свое прозвище за многочисленные поджоги католических храмов в период восстания 1798 г.
Было уже слишком поздно идти на лекцию по французскому языку. Он миновал холл и повернул коридором налево в физическую аудиторию. Коридор был темный и тихий, но тишина его как-то настораживала. Откуда у него это ощущение настороженности, отчего? Оттого ли, что он слышал, будто здесь во времена Повесы Уэйли [171] была потайная лестница? Или, может быть, этот дом иезуитов экстерриториален и он здесь среди чужеземцев? Ирландия Тона и Парнелла как будто куда-то отступила.
171
Повеса Уэйли — Томас Уэйли (1766-1800), сын «Поджигателя Церквей», продажный политик, игрок и эксцентрик, живший в особняке на Стивенс Грин 86, где поздней разместился Католический Университет, alma mater Стивена и его автора.
Он открыл дверь аудитории и остановился в унылом, сером свете, пробивавшемся сквозь пыльные окна. Присевшая на корточки фигура возилась у широкой каминной решетки, разжигая огонь, и по худобе и седине он узнал декана. Стивен тихо закрыл дверь и подошел к камину.
— Доброе утро, сэр! Могу я чем-нибудь помочь вам?
Священник вскинул глаза.
— Минутку, мистер Дедал, — сказал он. — Вот вы сейчас увидите. Разжигать камин — целая наука. Есть науки гуманитарные, а есть науки полезные. Так вот это одна из полезных наук.
— Я постараюсь ей научиться, — сказал Стивен.
— Секрет в том, чтобы не класть слишком много угля, — продолжал декан, проворно действуя руками.
Он вытащил из боковых карманов сутаны четыре свечных огарка и аккуратно рассовал их среди угля и бумаги. Стивен молча наблюдал за ним. Стоя коленопреклоненный на каменной плите перед камином и поправляя жгуты бумаги и огарки, прежде чем зажечь огонь, он больше чем когда-либо напоминал левита, смиренного служителя Господня, приготовляющего жертвенный огонь в пустом храме. Подобно грубой одежде левита, выцветшая, изношенная сутана окутывала коленопреклоненную фигуру, которой было бы тягостно и неудобно в пышном священническом облачении или в обшитом бубенцами ефоде. Сама плоть его истерлась и состарилась в скромном служении Господу: он поддерживал огонь в алтаре, передавал секретные сведения, опекал мирян, сурово карал по приказанию свыше. И все же плоть его не просияла благодатью, на ней не было ни следа красоты, присущей святости или высокому духовному сану. Нет, сама душа его истерлась и состарилась в этом служении, так и не приблизившись к свету и красоте, и обрела не благоухание святости, а лишь умерщвленную волю, столь же нечувствительную к радости такого служения, сколь было глухо его сухое, жилистое старческое тело, покрытое серым пухом седеющих волос, к радостям любви или битвы.
Сидя на корточках, декан следил, как загораются щепки. Чтобы как-то нарушить молчание, Стивен сказал:
— Я, наверно, не сумел бы растопить камин.
— Вы художник, не правда ли, мистер Дедал? — сказал декан, подняв вверх свои помаргивающие тусклые глаза. — Назначение художника — творить прекрасное. А что такое прекрасное — это уже другой вопрос.
Он медленно потер сухие руки, размышляя над сложностью вопроса.
— А вы можете разрешить его? — спросил он.
— Фома Аквинский, — ответил Стивен, — говорит: «Pulchra sunt quae visa placent» [172] .
172
Прекрасно то, что приятно для зрения (лат.). Pulchra sunt... — точная формулировка Фомы слегка иная: Pulchra enim dicuntur ea quae visa placent (Сумма теологии I, q 5, a 4). Тезис томистской эстетики, важный для раннего Джойса и обширно им обсуждаемый ниже, а также в «Герое Стивене» и в Записных книжках.
— Вот этот огонь приятен для глаз, — сказал декан. — Можно ли, исходя из этого, назвать его прекрасным?
— Он постигается зрением, что в данном случае будет восприятием эстетическим, и, следовательно, он прекрасен. Но Фома Аквинский также говорит, «Bonum est in quod tendit appetitus» [173] . Поскольку огонь удовлетворяет животную потребность в тепле, он — благо. В аду, однако, он — зло.
— Совершенно верно, — сказал декан. — Вы абсолютно правы.
Он быстро встал, подошел к двери, приоткрыл ее и сказал:
173
Благо то, к чему устремляется желание (лат.). Bonum est... — Сумма против язычников, гл. 3. Similiiter... — выражение из «Конституций» ордена иезуитов.
— Говорят, тяга весьма полезна в этом деле.
Когда декан вернулся к камину, слегка прихрамывая, но быстрым шагом, из его тусклых, бесчувственных глаз на Стивена глянула немая душа иезуита. Подобно Игнатию, он был хромой, но в его глазах не горело пламя энтузиазма. Даже легендарное коварство ордена, коварство более непостижимое и тонкое, чем их пресловутые книги о тонкой, непостижимой мудрости, не воспламеняло его душу апостольским рвением. Казалось, он пользовался приемами и умением, и лукавством мира сего, как указано, только для вящей славы Божией, без радости и без ненависти, не думая о том, что в них дурного, но твердым жестом повиновения направляя их против них же самих, и, несмотря на все это безгласное послушание, казалось, он даже и не любит учителя и мало или даже совсем не любит целей, которым служит. «Similiter atque senis baculus» [174] , он был тем, чем был задуман основателем ордена, — посохом в руке старца, который можно было поставить в угол, или можно на него опереться в темноте в непогоду, положить на садовую скамейку рядом с букетом, оставленным какой-нибудь леди, а когда и грозно замахнуться им.
174
Подобно посоху старца (лат.).
Поглаживая подбородок, декан стоял у камина.
— Когда же мы услышим от вас что-нибудь по вопросам эстетики? — спросил он.
— От меня?! — в изумлении сказал Стивен. — Хорошо, если мне раз в две недели случается натолкнуться на какую-то мысль.
— Да. Это очень глубокие вопросы, мистер Дедал, — сказал декан. — Вглядываться в них — все равно что смотреть в бездну морскую с Мохерских скал. В нее ныряют и не возвращаются. Только опытный водолаз может спуститься в эти глубины, исследовать их и выплыть на поверхность.