Портрет кудесника в юности
Шрифт:
Колдун пожал плечами.
— А мне говорили, ты рыбье слово знаешь, — растерянно сказал Корней.
— И не одно, — с прежним безразличием откликнулся таинственный рыбак.
— Это даже со словом улов такой? — ужаснулся Челобийцын.
— Почему со словом? Без…
— Так ты ж его знаешь!
Молодой кудесник с холодком посмотрел на собеседника. Подобным взглядом вас мог бы одарить гроссмейстер международного класса, посоветуй вы ему слямзить с доски пешку противника.
— Я для чего сюда езжу? — бросил он в сердцах. — Отдыхать или работать? Ещё на рыбалке
Корней почувствовал себя неловко и, чтобы сгладить бестактность, предложил помочь с разборкой шалашика. Портнягин, не ломаясь, согласился, и до «грелки» они добирались вместе. Поговорили заодно…
— Ну, Дискобола ты и без рыбьего слова обставишь, — пренебрежительно усмехнулся Глеб, выслушав сетования Корнея.
— Не обставил же… — вздохнул тот.
— А ловишь давно?
— Да шестой раз уже…
— Но первый-то раз — обловил?
— Нет…
Глеб покосился на спутника, как тому показалось, с сочувствием.
— Это хуже, — подумав, молвил он. — Новичкам обычно везёт. Вернее, не то что везёт… Ну, знаешь, как на лохотроне: сперва выиграть дадут, а увлечёшься — тут же и облапошат. А если сразу ловля не пошла… Тогда тебе и впрямь без рыбьего слова никуда…
— Ну так скажи, — отважился Корней.
Они уже подошли к строению вплотную. Молодой колдун остановился и весело оглядел попутчика.
— Сказать, что ли?
Тот не в силах выразить согласия вслух смог лишь меленько покивать. Портнягин слегка округлил обессмыслившиеся глаза, после чего беззвучно открыл и закрыл рот.
— Примерно так, — пояснил он.
То ли издевался, то ли в самом деле что-то по-рыбьи произнёс. Поди пойми!
В деревянном продымленном чреве «грелки» они обнаружили ещё человек семь — должно быть, из числа тех, что подобно Глебу Портнягину провели ночь на льду. Отогреваясь — кто из термоса, кто из фляжки, — рыбаки внимали очередной байке.
— Молодой был, — снисходительно признавал ошибки юности морщинистый ветеран. — Переходил Ворожейку — слышу: лёд подо мной хрустит, гнётся. Лёг, пополз. А он — сильней. Хотел уже обратно ползти. И тут сзади — треск, грохот… Ну, думаю, всё! Оборачиваюсь… — Ветеран неспешно затянулся крохотным окурком, исторг изо рта дымного дракончика и заключил сокрушённо: — …а меня трактор обгоняет…
Судя по выражению лиц, история была давно известна, и тем не менее ржали все громко, долго и самозабвенно.
— Врёт? — тихо спросил Корней, опускаясь на лавку рядом с Глебом.
— Рыбаки не врут, — философски отозвался тот. — Незачем. Ври, не ври — всё равно никто не поверит…
— И с трактором — правда?
— Конечно.
— Чудеса! — язвительно произнёс Корней.
— Никаких чудес. Оттепель была, а потом — мороз. Ну и слоёнка вышла: сверху ледок, под ним — вода, а дальше уже настоящий лёд, толстый… Верхний слой трактор ломает, по нижнему — едет… Я смотрю, сильно тебя Дискобол достал?
— Дверь в дверь живём, — сообщила сквозь зубы жертва человеческого общения. — Потому и хочу обловить, чтоб заткнулся…
— У-у… — соболезнующе протянул Портнягин. —
— Зачем?
— Затем, что бесплатно никакое колдовство не сработает. Давай монетку, а я тебе сейчас заговор на бумажке напишу… Дома его наизусть заучишь…
— На улов заговор?
— Хм… — Портнягин задумался, окинул собеседника оценивающим взглядом. — Нет, языком ты его, понятное дело, так и так не обловишь… Может, не на улов, а? Может, сразу от злого человека-порчельника? Глядишь, отвяжется…
— На улов, — затрепетав, попросил Корней.
Как и всякий поборник справедливости, Корней Челобийцын был натурой доверчивой, хотя и знал по опыту, что нельзя доверять ни слухам, ни средствам массовой информации, ни, Боже упаси, соседу Викентию. Теперь выяснялось, что нельзя доверять и колдунам.
На следующие выходные Дискобол увлёк жертву своего темперамента аж за Чумахлинку. А тут ещё для полного счастья ударила оттепель. Лужицы на льду, стоило ветерку нажать посильнее, рябили, переползали с места на место. Словно кто-то слегка наклонял затон, сливая воду то в одну, то в другую сторону.
Челобийцын сделал всё как полагается: трижды повторил затверженный назубок заговор, довольно длинный, временами невразумительный. «Как поп стоит на ердани, не шевелится и не похаживает, так бы и у меня, раба Божия Корнея, рыба с лучу не шевелилась и не похаживала…»
С какого лучу? И почему бы, интересно, рыбе не шевелиться? Если, конечно, не дохлая!
Поначалу, правда, почудилось, что заговор действует: первую щучку вытянул именно Корней. В предвкушении триумфа исполнил предписанный колдуном обереж, с риском для нижней губы трижды пробормотав в отверстую мелкозубую пасть следующую дурь: «Чур моей рыбы, и чур моего промыслу, чур моей думы, чур меня, раба Божия…»
Но дальше — как отрезало. Поклёвки пошли скупо, реденько. И хотя на сей раз превосходство Викентия выразилось всего в двух рыбёшках, затон Корней Челобийцын покидал в тихом бешенстве. В тихом — потому что положение у него было теперь самое дурацкое. Рассказать кому — на смех ведь подымут! Копеечное колдовство — на копейку и сработало.
Однако досада и жажда правды ворочались в Корнее столь неистово, что, вернувшись в город, он не выдержал: разузнал, где живёт этот самый Портнягин, и пошёл разбираться. Кстати, никакой тот был не колдун — так, ученик колдуна… И здесь наврал! Собственно, наврал-то не он, наврал Дискобол…
Всё равно обидно.
Обманщика Челобийцын не застал. Встретивший гостя старичок в ветхом халате и не менее ветхих шлёпанцах, оказавшийся впоследствии известным баклужинским кудесником Ефремом Нехорошевым, недружелюбно известил, что ученик его ушёл по вызову.
Что ж, может, оно и к лучшему. Раз учитель — пускай в угол поставит! Корней кратко изложил суть дела, после чего был приглашён в комнату и усажен в облезлое кресло, где подробно, взволнованно обличил неправоту Глеба.