Портрет кудесника в юности
Шрифт:
В комнате стало тихо. Учитель и ученик зачарованно смотрели на клиента.
— Слышь, ты… Палео… — произнёс наконец Ефрем, борясь с улыбкой. — А по-людски?
— Примерно так звучит тема новой моей работы, — пояснил гость. — Вот… — Он достал из папки и протянул Ефрему отпечатанные на принтере листы.
«Сейчас, когда лишь матерные выражения напоминают нам о далёких временах матриархата…» — заглянув через плечо наставника, прочёл Глеб зачин первой фразы.
— Вона как… — с уважением произнёс кудесник и многозначительно покосился на питомца. Видал, дескать?
Визиты учёных мужей случались чуть ли не ежемесячно. К старому колдуну исследователей гнала одна и та же закавыка: всё правильно, а почему-то не работает! В прошлый раз, к примеру, нагрянула группа медиков, которых угораздило синтезировать идеальное лекарство. Исцеляет всех подряд от любой хвори. Вернее, должно было по замыслу исцелять… Что ж, не они первые! Подобно своим многочисленным предшественникам молодые энтузиасты, как попросту растолковал им Ефрем Нехорошев, не учли изначального свойства панацеи — универсальности. Вместе с больным выздоравливали и микробы.
Но с проблемами палеолингвистики, помнится, никто ещё не обращался.
— Сейчас разберёмся, — пообещал Ефрем. — А вы друг друга откуда знаете?
— Вместе клад искали, — уклончиво отозвался Аркадий.
— Ну, тот, который ты тогда на Дурман-бугре прикопал… — осклабясь, напомнил Глеб. — Заговорённый. На тридцать три головы молодецкие…
— Чтобы самому не рисковать, меня в раскоп погнал, — скрипучим голосом наябедничал гость.
— Да ты-то чем рисковал?! — возмутился Глеб.
— Ладно, хватит вам! — буркнул колдун. — Кладоискатели… Ну так что у тебя с этим… с палео… Да не маячь ты, как надолба придорожная! Садись давай.
Кандидат филологических наук Аркадий Залуженцев опустился в потёртое гостевое кресло — и усомнился вновь. Встрёпанный старичок в туфлях и в халате мало походил на консультанта. Однако не возвращаться же! Аркадий вздохнул — и приготовился излагать.
— Как вам известно, Ефрем Поликарпович, — повёл он речь по-писаному, — табуированная лексика увеличивает свой объём в основном за счёт эвфемизмов, которые…
— Пого-одь! — выгнув по-мефистофельски брови, зычно возгласил старый чародей. — Ты мне тут эту словесную немчуру горохом не сыпь! Ещё раз услышу — выгоню на хрен… бабушку твою в тридцать три тропа табуированную вдоль и поперёк с присвистом через семь эвфемизмов в толковый словарь!..
Кандидат обомлел.
— С вашего позволения, я запишу… — пролепетал он, извлекая блокнот и гелевую ручку.
Колдун довольно хмыкнул и приосанился. Был польщён.
— Ну, запиши… — благосклонно позволил он.
— Повторите, — с благоговением попросил Аркадий.
— Нешто я помню! — оскорбился кудесник. — С нитафончиком ходи миникюрным, если памяти нет… Ладно, — смягчился он. — Давай всё по новой, только, слышь, попроще, по-человечески…
— Я попробую, — робко сказал Аркадий. — Э-э… видите ли, Ефрем Поликарпович… бывают случаи, когда браниться неприлично, но… желательно… — с запинкой начал он. — Ну… просто нельзя иначе… Жизнь-то вокруг… сами понимаете…
— Во! — одобрил колдун. — Получается… Дальше давай!
Присевший бочком на край стола Глеб усмехнулся. Ещё бы не получилось — после пяти этажей!
— Выход один… — Аркадий почувствовал себя заметно уверенней, перестал стесняться, родная речь уже не казалась ему свидетельством дремучего невежества. — Следует смягчить выражения, то есть заменить оскорбляющую слух… э-э… часть оборота… — поспешил заранее исправиться он, заметив угрожающее движение бровей колдуна, — сходным созвучием… Но беда в том, что со временем замена тоже обретает оскорбительный смысл. И вместо одного непечатного слова мы уже имеем два…
Глеб Портнягин не выдержал и потряс головой. Хотя Аркадий силою матерного заклятья и перестал нести иностранщину, слушать его было всё равно тяжеловато.
— Скажем, существительное, которым ныне принято называть женщину лёгкого поведения, — как на лекции, разливался тот, — не всегда являлось непристойным. Мало того, оно даже не всегда обозначало женщину. Взять протопопа Аввакума. Вот он приводит мнение Дионисия Ареопагита: «Дитя, али не разумеешь, яко вся сия внешняя блядь ничто же суть, но токмо прелесть и тля и пагуба!» В данном случае «внешняя блядь» — всего-навсего планеты, «блудячие звёзды», предмет астрологии, с которой, как вы знаете, Аввакум боролся беспощадно. А само слово происходит от «блудить», «блуждать», «заблуждаться»…
— А что тогда «внутренняя блядь»? — неожиданно спросил кудесник.
Залуженцев опешил, заморгал.
— Простите… — пробормотал он. — Вот в таком разрезе… мне как-то… ни разу в голову… А вы сами как считаете?
— А ты мозгами-то пошевели, пошевели, — подначил старый чародей. — Если «внешняя блядь» — это звёзды небесные, то внутренняя — это что? А? Вот то-то и оно, Аркашенька! Это нравственный закон внутри нас. Дальше давай…
Но кандидат филологических наук уже раскрыл блокнот — и строчил, строчил во все лопатки. Записывал услышанное. Меленько и разборчиво. Покуда не забыл. Хоть молотом по нему бей — не почувствует.
— Спасибо… — выдохнул он наконец, пряча стило и вскидывая безумные глаза.
— Ну так… — вернул его на землю Ефрем.
— Возьмём общеизвестное трёхбуквенное или, как его ещё называют, восьмиугольное слово, обозначающее мужской орган, — захлопывая блокнот, отважно предложил Аркадий.
— Давай, — с ухмылкой согласился чародей.
— Когда-то наши предки, стараясь смягчить грубое речение, заменили его славянской буквой «хер». В итоге название буквы стало непристойным. Попытались привлечь по созвучию огородное растение «хрен». И невиннейший овощ тоже стал ругательством. Но мало кто способен осознать, — всё более воодушевляясь, продолжал кандидат филологических наук, — что само исходное наименование также когда-то было эвфемизмом… — Спохватился, закашлялся. — Простите, Ефрем Поликарпович… Не хотел… Нечаянно вырвалось…