Портрет моего сердца
Шрифт:
— Не буду… не стану, — выдохнул Эверс. — Ваша светлость, я не скажу ни слова. Клянусь!
Джереми взглянул на него, не сознавая, что на его собственном лице отразилось отчаяние, чего не видел никто из знавших его в годы юности. Герцогу Ролингзу никогда ни в чем не было отказа. Раньше он не знал, что такое лишения.
— Смотри же держи язык за зубами, — проворчал он, ставя дворецкого на пол бережно, почти ласково, если учесть его гнев всего минуту назад.
Эверс прислонился к столбику кровати, чувствуя несказанное облегчение из-за того, что ему не пришлось отведать мощных герцогских кулаков. Сердце у него бешено колотилось, во рту пересохло. Господи, что же ему делать? Он служит
А на что он рассчитывал? Видно, правду болтали люди о происхождении последнего герцога, такого поведения и можно было ожидать от сына шлюхи…
— Теперь, — невозмутимо продолжал Джереми, пока слуга начал подстригать ему волосы, — что за неотложные вести требовалось мне сообщить, Эверс?
Боже, он же совсем забыл!
— Я очень сожалею, милорд. Но дело в том, что Звезда Джайпура находится внизу в вестибюле.
— Ничего подобного.
— Простите, ваша светлость, — настаивал Эверс с некоторым возмущением. — Неужели вы думаете, что я стал бы тревожить ваш покой, если бы не был абсолютно уверен…
— Звезда Джайпура находится здесь, в комнате, — заявил Джереми, в растерянности оглядывая наставленные повсюду сундуки. — Питерс, где она?
— Тут, полковник.
Камердинер покопался в одном из сундуков и выпрямился, держа в руках маленький бархатный мешочек.
— Брось его сюда.
Герцог на лету поймал мешочек, вытряхнул содержимое на ладонь и протянул Эверсу руку, в которой лежал синий, как Средиземное море, драгоценный камень размером с детский кулачок.
— Вот она, Звезда Джайпура, в целости и сохранности.
Эверс растерянно уставился на сапфир.
— Но… простите меня, ваша светлость… Если это Звезда Джайпура, тогда кто же та юная индийская леди, которая стоит в холле?
Если ранее он испугался за свою жизнь, то сейчас, глядя на изменившееся лицо герцога, испытал настоящий ужас.
Глава 16
Старшую дочь графа Олторпа вряд ли кто-то мог назвать красивой. Лошадиные зубы, отсутствие подбородка, фигура, которую уже нельзя было счесть только пухленькой, все это складывалось в образ девицы некрасивой, если не сказать безобразной. Но Мэгги ничего подобного говорить не собиралась, ведь ей неслыханно повезло, и именно она получила заказ написать портрет мисс Олторп. Этой чести добивались многие художники. Чести и нескольких сотен фунтов вознаграждения. Однако Олторпы пренебрегли гораздо более известными портретистами, выбрав Мэгги, ибо никому из них не удалось в пробном эскизе отразить единственно красивую черту Корделии Олторп: ее сверкающие, как драгоценные камни, зеленые глаза. Никто этого не заметил, кроме Мэгги, которая, изучая девушку, уже отчаялась найти что-нибудь привлекательное и вдруг обнаружила красоту ее глаз, почти утонувших в складках жира.
Стоя перед завершенным портретом с бокалом шампанского в руках, Мэгги удовлетворенно подумала, что хотя улыбающаяся ясноглазая девушка на картине мало походит на довольно угрюмую Корделию, зато ее родители счастливы. А она, Мэгги, в срок, прямо к котильону, закончила работу и в срок получила такое необходимое ей вознаграждение.
— Просто чудо, — услышала она насмешливый голос и улыбнулась жениху.
— Не могу не согласиться. Факт, что кто-то готов платить столько денег за кусок холста с несколькими мазками краски, просто поражает.
— Я не то имел в виду, мадемуазель Герберт, — засмеялся Огюстен де Вегу. — Я говорю о том, как хитроумно вам удалось изобразить Корделию Олторп, девицу на редкость непривлекательную. Вы сделали ее почти хорошенькой, не слишком погрешив против истины.
— Вы меня оскорбляете, месье. Я портретистка и ничего не приукрашиваю. Рисую то, что вижу.
— Тогда мне хотелось бы смотреть на мир вашими глазами, мадемуазель, поскольку они добры и снисходительны, видят красоту повсюду, даже там, где ее не видит никто.
— Вы ужасный человек. — Мэгги шутливо ткнула его веером в грудь. — Мисс Олторп обладает многими достоинствами. Она поет, играет на фортепиано… очень неплохо. То, чего ей не хватает по части красоты, она восполняет талантом.
— Вы хотите сказать, деньгами. — Огюстен посмотрел в ту сторону бального зала, где молодая леди, о которой шла речь, беззастенчиво поглощала одну меренгу за другой. — Единственное, что может подвигнуть мужчину жениться на ней, это ее приданое.
Мэгги стала неторопливо обмахиваться веером. Несмотря на холодный февраль, в переполненном людьми зале было душно.
— Как ты жесток, Огюстен.
— Это не я жесток, дорогая, а окружающий мир, — беспечно откликнулся де Вегу. — У некрасивых женщин вроде Корделии Олторп нет шанса выйти замуж по любви. Разве что их привлечет столь же некрасивый мужчина. Но часто ли такое случается? Нет. Мне жаль огорчать вас, мадемуазель, но единственно привлекательным в мисс Корделии является кошелек ее отца.
Мэгги яростно сверкнула глазами.
— Может, ты и прав, однако незачем объявлять об этом вслух. Ты не представляешь, как я рада, что мне не надо бояться услышать нечто подобное о себе.
— Ma шер, — улыбнулся Огюстен, — на тебе женился бы любой, будь ты даже беднее церковной мыши.
— Так оно и есть, — напомнила ему Мэгги. — Я и вправду бедна. Зато никто не женится на мне из-за денег, поскольку у меня их нет.
— Верно, зато у тебя есть нечто более привлекательное.
— Неужели? И что именно?
— Твоя фигура, разумеется, — произнес Огюстен, с удовольствием любуясь нежным румянцем, мгновенно окрасившим ее щеки. Он знал, что так и будет.
Мэгги нервно оглянулась, чтобы посмотреть, не подслушал ли кто его слова. Хотя она убеждала себя, что достаточно повзрослела и набралась жизненного опыта, любые замечания относительно внешности приводили ее в смущение. Казалось бы, после нескольких лет в Париже она должна привыкнуть к лести и комплиментам, ведь французы в отличие от англичан открыто выражали свое восхищение красивой женщиной даже в более сдержанной атмосфере салонов и маленьких балов. Но Мэгги привлекала к себе внимание повсюду, хотя утверждения, подобные высказанному Огюстеном, заставляли ее чувствовать неловкость. Она продолжала ощущать себя неуклюжей девчонкой, какой была в детстве, несмотря на то что зеркало ежедневно убеждало ее в обратном. Тем не менее всякий, кто видел в ней красавицу, вызывал у нее смутное недоверие.
Впрочем, это вовсе не означало, что она не доверяет жениху. Огюстен де Вегу даже при склонности постоянно говорить комплименты был одним из добрейших и надежнейших людей, которых ей довелось знать. Высокий, обаятельный, лет на десять старше ее, Огюстен являлся завсегдатаем студии мадам Бонэр, его семью хорошо знали и уважали. Им принадлежали выставочные галереи в семи городах Европы и одна в Америке, их собрание живописи эпохи Возрождения считалось одним из самых ценных в мире. Сам Огюстен вечно разыскивал новые таланты, чтобы продвигать их в своем парижском салоне. Мадам Бонэр, столь же деловая, сколь и артистичная, позаботилась, чтобы несколько картин Мэгги попали ему на глаза. Именно Огюстен в свое время купил портрет Джерри, еще до того, как встретился с автором картины, затем планы месье де Вегу по содействию ей приобрели личный характер, и последние два года пребывания в Париже она редко проводила вечера не в его обществе.