Портрет неизвестной, или Во всем виноват Репин
Шрифт:
Из прихожей широкий коридор с выходящими в него дверями уходил в глубь квартиры так далеко, что его окончание терялось в полумраке. Жилище Изабеллы Дадиани в добротном доме постройки девятнадцатого столетия состояло из нескольких комнат и больше напоминало музей. Под потолком просторной гостиной c затейливой лепниной находились раритетный диван с креслами, а старинное фортепьяно с подсвечниками, слегка потертыми и покрытыми благородной патиной, удивительным образом гармонировало с изящным декором камина. В соседней комнате, служившей, по-видимому, столовой, стоял обеденный стол на изогнутых ножках, стулья и декоративные шкафы из красного дерева с узорами, заполненные начищенным до блеска столовым серебром. На полках сервантов можно было разглядеть дорогие сервизы с голубым клеймом «Императорский фарфоровый завод – 1744», вазы из хрусталя, статуэтки из бронзы на мраморных подставках, старинные безделушки. Каждая из этих причудливых вещичек, вероятно, имеет свою историю, подумал Гиви Михайлович, и может украсить собой витрину хорошей антикварной лавки. Какой-то герб, выгравированный на стоявшем на каминной полке серебряном блюде, ничего ему не сказал, даже несмотря на то, что повторялся в цвете на задней стороне спинок кресел с тканевой обивкой. В центре спальни стояла большая кровать, над которой был раскинут поддерживаемый четырьмя колоннами пурпурный балдахин с французскими лилиями, пол был устлан ковром, должно быть, персидским: он был настолько мягкий, что, ступая по нему, туфли почти полностью тонули в ворсе. От полок туалетного столика исходил запах пудры для лица. Он подошел к платяному шкафу, на полированной поверхности которого виднелись следы порошка для снятия отпечатков, и открыл дверцы. Здесь теснились платья и пальто, аккуратно висевшие на плечиках, на одних полках находились стопки чистых полотенец, другие были заняты бельем, перчатками и чулками. Высокие окна спальни, полукруглые сверху, были оформлены белым шелковым тюлем и плотной, темно-зеленой шторой. Он потянул ажурную веревку сбоку окна и тяжелые бархатные шторы отступили перед солнечным светом. Блуждающим лучом по Тбилиси скользило утро, задевая купола церкви и наполняя улицы щедрым сиянием. Старый вагончик фуникулера старательно карабкался к вершине Святой Горы, оттуда дул теплый ветер, открывший розовые цветы абрикосов и распустивший вербу.
Вздохнув, Гиви Михайлович отошел от окна и ненароком заглянул в старинное, слегка потемневшее от времени зеркало в позолоченной рамке, из которого в мягком освещении хрустальной люстры на него смотрел усталый мужчина с большими носом, темными мешками под глазами, глубокими морщинами на лбу и щеках, поредевшими седыми волосами и слегка заросшим щетиной тяжелым подбородком. Да, подумал он, вид не очень, будто не спал тысячу лет.
У него и раньше пошаливало сердце, и как ни старался он не выказывать признаков нездоровья, все же не раз хватался за него рукой на службе. А она у него была ответственная и, как он сам считал, важная, а потому, нервная. Он давно тешил себя мечтой о том, чтобы выйти на заветный покой и начать новую жизнь – жизнь рядового пенсионера. Быть может, тогда он позабудет про все свои болячки и таблетки, прописанные нечитабельным почерком доктора: хватит с него преступников, на которых он растратил свои лучшие годы. Да и с «мотором» шутки плохи: вот раньше он соколом взлетал на четвертый этаж их «сталинского» дома, а сейчас приходится останавливаться чуть ли не на каждой лестничной площадке и, прислонившись к исцарапанной различными надписями стенке, ждать, когда восстановится дыхание. Да и то, если стена не холодная. Потому что теперь всякая дрянь цепляется – от насморка до радикулита, стоит сквозняку его обнять. Эх, Гиви, постарел ты совсем, размышлял он. Вот было бы замечательно перебраться с любимой женой Мананой на их старенькую, ничем не примечательную дачу в Кахетии, и ухаживать там за разросшимся садом с вишневыми и яблочными деревьями, корпеть над аккуратными помидорными грядками, меж которых бегают два десятка исправно несущих яйца лохмоногих пестрых кур с мясистыми розовыми гребнями, скошенными набок. Там, в кругу веселых и шумных соседей, собравшихся в беседке двора, под свисающими на головы листьями янтарного винограда, он позволит себе медленно потягивать бархатистую домашнюю «Хванчкару» со вкусом малины и горной фиалки и закусывать блюдами, умело состряпанными хлебосольной Мананой, чьи радушие и хозяйское гостеприимство не ведают границ. И, конечно же, будут они с женой нянчить неугомонного ребенка единственного сына, который станет смыслом их жизни в поздние годы. Однако, как говорится, «человек предполагает, а бог располагает»: вовремя выйти на пенсию не получилось, начальство просило немного задержаться. Так Гиви Михайлович проработал ещё около трех лет, но и в этом году управление полиции Мтацминдского района Тбилиси «не нашло достойную замену его профессионализму, острому уму и удивительным способностям к сыску, которыми он, несомненно, обладал», и просто предложило ему уйти в отпуск.
Нынче шел тот самый первый день его отпуска, и он собирался как следует отоспаться первые три, хотя и не был уверен, что ему дадут отгулять законные четыре недели: в любой момент могли позвонить и потребовать срочно выйти на работу, если вдруг происходило какое-то особо тяжкое или громкое преступление. Разумеется, Гиви Михайлович мог отказаться, однако никогда этого не делал, потому что работу свою любил и относился к ней ответственно, зная, что все равно не сможет спокойно спать, пока не будет пойман преступник. Поэтому всегда, лишь услышав голос начальства в телефонной трубке, звучавший казенно и в то же время виновато, он кратко отвечал: «Выезжаю». Так случилось и в этот раз. Неожиданное дело об убитой Изабелле Дадиани нарушило все его планы на спокойную жизнь.
Голос вошедшей в комнату домработницы Лали вернул его к действительности.
– Все, что могла, я уже рассказала полиции. Что вам еще нужно? – молвила особа с неестественно большими карими глазами, сочными красными губами и пышной копной темных волос, усаживаясь на краешек кожаного дивана и источая тонкий аромат духов с запахом лаванды. По лицу этой женщины, белому как простыня, трудно было определить ее годы: ей могло быть лет двадцать пять, могло быть и десятью годами больше. Одним словом, это было одно из таких лиц, которые долго не стареют. Среди произведений искусства, окружавших ее, она выделялась удивительной простотой своего наряда, состоявшего из розовой блузки и джинсовых брюк, которые, похоже, становились ей тесноваты. И лишь нить фальшивого жемчуга на шее была единственным ее украшением.
– Я не знаю, что вы рассказали моему помощнику, но это дело веду я, и мне нужно записать ваши показания, – произнес Гиви Михайлович и, усаживаясь в кресло, достал из своей черной кожаной папки большой потертый блокнот и ручку. – Давайте начнем с самого начала и поподробнее. Вы, как я понял, давно работаете здесь?
– Что? – севшим голосом переспросила она. – Извините, я сейчас плохо соображаю.
– Я спрашиваю, как давно вы работаете в этом доме.
– Уже почти пять лет.
– И в чем же состоят ваши обязанности?
– Что за вопрос? В чем могут состоять обязанности домашней прислуги? – грустно усмехнулась она. – Готовка, стирка, глажка, уборка, поливка цветов. Ровно в полдень я подаю хозяйке черный кофе с лимонными меренгами, в обед…
Внезапно она остановилась, вынула из кармана тряпочку и, нахмурившись, подскочила к полированному шкафу и тщательно потерла его планку – сразу после того, как о нее оперся лейтенант. Похоже на то, что любое пятнышко в этом доме она воспринимала как личную обиду.
– Я прихожу сюда каждый день, кроме воскресенья, – продолжила она. – Что мне остается делать, ведь я ничего другого не умею, а нужно как-то выживать в этом мире. У меня сын шести лет, его кормить надо, одевать, в сентябре вот в школу пойдет. А работы здесь много. Квартира, сами видите, вот какая хорошая, большая, даже слишком большая. Тут раньше, до революции, вроде бы, консул турецкий жил. Говорят, что он…
– Про консула мы поговорим позже, сейчас это к делу не относится, – оборвал домработницу старший следователь. – Лучше скажите, у вас ведь есть ключи от этой квартиры?
– Ну, конечно, а как же по-другому! Вот они. Я их никому не давала, если вы это имеете в виду. У Беллы было немного друзей, точнее, их вообще не было. Но были знакомые, ученики. Она могла сама открыть дверь. Правда, ученики сейчас не ходят, у них каникулы…
– О каких знакомых вы говорите?
– О разных. Подруга у нее есть одна, то есть, была… Или этот, Соломон, хозяин антикварной лавки с Плеханова. Он сюда иногда приходил, они какие-то дела обсуждали, но всегда за закрытыми дверями.
– Что за дела?
– Не знаю. Я только однажды услышала, как Соломон сказал Белле: «Если вы еще что-нибудь захотите продать, вы только позвоните, и я буду у вас в течение часа в любое время дня или ночи».
– А могла ли она распивать с этим человеком дорогое вино? – спросил старший следователь.
– С кем? С Соломоном, что ли? Нет! Это исключено. К тому же, она недолюбливала его и называла старым пройдохой…
– Какие у вас были отношения с погибшей? Она вас не обижала?
– Нет, что вы. Мы прекрасно ладили, – торопливо проговорила она. – А почему вы спрашиваете?
– Когда вы последний раз видели Изабеллу Дадиани?
– Вчера вечером, в шесть часов, я как раз закончила влажную уборку…
– Закончили влажную уборку? Покажите, где вы убирались?
– Как это где? Везде! Отдраила как следует кухню, протерла косяки и подоконники, вымыла ванную с туалетом, вымела пыль изо всех углов и дважды перемыла полы.
– Значит, говорите, что закончили уборку в шесть часов вечера и стали собираться домой. Вас ничего не насторожило в ее поведении?
– Нет. Говорю же, все было как всегда. Белла с кем-то разговаривала по телефону, когда я уходила.
– По мобильному телефону?
– Нет, что вы, Белла никогда не пользовалась мобильным телефоном, говорила, что от него случаются опухоли в мозгу. Она разговаривала по домашнему телефону, – домработница безразлично пожала плечами и кивнула на прикрепленный к стене старинный телефон цвета слоновой кости с вращающимся диском и трубкой на рычаге.
– Она не упоминала, что к ней кто-то должен прийти? Может, была встревожена?
– Нет-нет, ничего такого не было. Я бы заметила.
– У вас есть какие-то версии случившегося? Ну, может, кого-нибудь подозреваете, кто бы мог, например, толкнуть ее? – голос следователя звучал бесстрастно. Все это время он не сводил с домработницы пристального взгляда, если только не считать тех моментов, когда что-то быстро записывал в блокнот своим крупным размашистым почерком. От его внимания не укрылись темные тени под ее глазами и слегка напряженные плечи. Да, подумал он, жизнь не оставляет без внимания подобных женщин – они всегда связаны с какими-то историями…