Портрет незнакомца. Сочинения
Шрифт:
На эти вопросы автор не отвечает, а взамен не то предлагает, не то вслух размышляет, прикидывает: может быть, эволюционное развитие нашей страны от нынешней тоталитарной формы к некоей смягченной авторитарной было бы естественней, плавнее, безболезненней?
Отвергнув чужое, Солженицын предлагает свое. Как бы в два адреса обращается он: к правителям и к подданным, каждым по-разному говорит одно и то же по сути. Написано Солженицыным много, остановлюсь только на концентратах его мыслей.
Начнем с «Письма вождям».
Существует и довольно распространено — разумеется, не в официальном мире, — мнение, что Солженицын нетерпим, полон ненависти и чуть ли не злобы. Вызывается это мнение, среди прочего, горьким порой тоном Солженицына.
Ничего похожего на нетерпимость ни в других произведениях Александра Исаевича, ни в «Письме вождям» нет. Оно написано с очевидным желанием убедить, уговорить, с надеждой на «мирную эволюцию нашей страны». Автор так и высказывается весь: «Это
Уже в этих словах звучит сомнение автора в конструктивности, реальности и ясности предложенного им пути. Тем больше ему чести, что решился начать и обнародовать свои идеи. Этого одного — зачина, начинания — достаточно, чтобы сказать ему спасибо. На Руси всегда в пояс кланялись за добрый почин.
Солженицын считает, что в ближайшие 10–30 лет нашу страну ждут две главные опасности: война с Китаем и общая с западной цивилизацией гибель в тесноте и смраде изгаженной Земли.
Что ж, и первое, и второе — очень и очень вероятно. Выход из этих опасностей автор и предлагает, считая, что они выросли «из точного следования указаниям марксизма-ленинизма: в первом случае — повредить мировому империализму, во втором — поддержать зарубежное коммунистическое движение. Соображения национальные в обоих случаях отсутствовали».
Рассматривая войну с Китаем, Солженицын считает блицкриг невозможным, а войну обыкновенную — самой длительной и кровавой из всех войн человечества. «После этой войны русский народ практически перестанет существовать на планете». И заклинает всех: «Этой войны не должно быть вообще, эта война вообще не должна состояться!» Человек, переполненный ненавистью, так, согласитесь, не скажет.
Солженицын видит две причины для войны: идеологические разногласия и динамическое движение миллиардного Китая на неосвоенные сибирские земли.
И тут все кажется очень близким к истине, хотя замечу, что опасность войны из-за перенаселения Китая сильно преувеличивается. В чем автор видит выход? Как избежать войны? Цитирую:
«Отдайте им эту идеологию! Пусть китайские вожди погордятся этим короткое время. И за то взвалят на себя весь мешок неисполнимых международных обязательств, и кряхтят, и тащат, и воспитывают человечество, и оплачивают все несуразные экономики, по миллиону в день одной Кубе».
И это все?
Все: «Отпадет идеологическая рознь — советско-китайской войны скорее всего не будет вовсе. А если в отдаленном будущем и будет, то уж действительно оборонительная, действительно отечественная».
По поводу войны с Китаем — все.
Невольно мерещится, что автор недоговаривает. Разве не знает он, что идеология — не предмет, ни «взять», ни «отдать» ее иначе, как с головами, в которых она содержится, — невозможно? Что идеология маскирует реальность, скрывает глубокие жизненные интересы ее носителей? Что идеология — средство сплочения, соединения разрозненных личных страстей (а их — что песку на морском берегу, как говорил Гоголь, но главных немного: властолюбие, стяжательство, похоть, суеверия) для совместного их удовлетворения? Идеология, конечно, может быть ложью, но, во-первых, это не беспочвенная ложь, она паразитирует на каком-либо жизненном основании, а, во-вторых, ложь чрезвычайно выгодная ее адептам и хранителям, если им удается объединиться. Не знает, что ли, автор нашей реальности? Не знает, что такое аппарат, не думал об академии общественных наук, о высших партийных школах? о партии наконец? Пусть никто из мало-мальски развитых партийцев не верит сейчас ни в какую идеологию, не пользуется ею ни в какой ситуации; пусть сотни тысяч ее распространителей и хранителей давным-давно рукой махнули на ее противоречия, отчаявшись их уразуметь; пусть ее толком мало кто и знает, кроме очень немногих действительно убежденных марксистов (а эти в ужасе от «несовместимости» теории марксизма с нашей практикой); пусть толкований марксизма существует великое множество, так что и не понять иной раз с ходу, что же объединяет одну ересь с другой; пусть все это так, но — обязательным условием активной общественной жизни в нашей стране является публичное исповедание преданности марксизму, верности «идеалам коммунизма» (едва ли кто-нибудь в состоянии вразумительно сказать, что это такое, а два человека, спрошенные врозь, никогда не совпадут в ответе), хоть внешний, хоть ритуальный только, но поклон официальной идеологии — неизбежен, если вы хотите существовать в данной общественной жизни, хотите работать, а тем более, если стремитесь занять какое-то положение, даже самое малюсенькое, а еще пуще — пост. Конечно, сейчас открылся и жертвенный путь — не поклониться и пострадать, и всегда был путь катакомбного существования, «внутренней эмиграции», но как за такими охотились и охотятся, как таких ненавидели и ненавидят! Преданность (повторяю — пусть фальшивая, пусть невежественная — неважно!) идеологии марксизма-ленинизма стала необходимейшим качеством любого человека, причастного к власти, шире — к официальной общественной деятельности, еще шире — к жизни в нашей стране. И, разумеется, особенно это относится к партийному аппарату, к руководителям всех уровней. Хорошо известно, что подбор кадров и их выдвижение производится в нашей стране по «деловым и политическим признакам» (не по деловым и нравственным, как было бы нормально), а под этими «политическими признаками» разумеется, прежде всего, публично выражаемая преданность идеологии. Поэтому самому наивному человеку понятно, что публичный, открытый отказ от идеологии означает для большинства наших управляющих отказ от власти, а ждать такого подвига — чистейшая фантазия.
И тут нельзя не заметить, что Солженицын ошибается, когда пишет, что «Сталин от первых же дней войны не понадеялся на гниловатую порченую подпорку идеологии, а разумно отбросил ее, почти перестал ее понимать, развернул же старое русское знамя, отчасти — православную хоругвь — и мы победили!»
Нет, не так было дело, и даже Сталин с его абсолютной властью ничего подобного не делал (может быть, и не мог сделать) — он лишь слегка приглушил звучание привычных идеологических лозунгов и чуть-чуть дал волю традиционному русскому патриотизму, а в тех условиях полного идейного молчания даже это чуть-чуть прогремело, как колокольный звон в ночи. Но никакого русского знамени, тем паче православной хоругви не было и в помине — померещились они. А что было? Выписываю из речей и выступлений Сталина: советская земля и советский народ, сплоченные вокруг партии Ленина-Сталина (так сам эту партию и назвал!), великий Ленин (3 июля 1941 года); советский строй, борьба с империализмом, гитлеровский режим как копия царского режима в дореволюционной России (6 ноября 1941); дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну, пусть осенит нас победоносное знамя великого Ленина (7 ноября 1941); сила и жизненность колхозного строя, партия Ленина, партия большевиков — руководящая и направляющая сила советского общества как в годы мирного строительства, так и в годы войны, указания Ленина (6 ноября 1943 года). А рядом с этим было и чуть-чуть: великая русская нация, но во главе списка ее выдающихся людей — Плеханов и Ленин; призыв вдохновляться образами великих предков от Александра Невского до Кутузова, но сразу же выше всех этих образов — победоносное знамя великого Ленина. Это все было им сказано в 1941–1943 годах, а дальше и спорить не надо, по Солженицыну, «к концу войны» идеологию марксизма-ленинизма снова Сталин вытащил (якобы «из нафталина»!).
Как видим, даже Сталин, даже в наитягчайшие минуты своей карьеры, на краю гибели, призывая на помощь патриотизм того самого народа, над которым перед тем измывался, надеясь спастись благодаря тому, что находится на земле этого народа — спасет народ свою землю, а Сталины на ней и усидят! — так вот, даже он, учась воевать на миллионах русских трупов, даже он ритуально кланялся учению Маркса-Ленина и не русским знаменем, тем более не православной хоругвью осенял войска, а знаменем Ленина!
Рецепт Солженицына против войны с Китаем сам по себе, может быть, и не плох, но он столь же реалистичен, как и предложение переселить всех китайцев на Марс.
Вторая смертельная опасность — погибель «в тесноте и смраде изгаженной Земли». А от нее какой рецепт? Какое лекарство?
А то же самое…
Солженицын считает, что и Запад, и Восток — в тупике, что от экономического прогресса необходимо отказаться, так как ученые из «Общества Тейяра де Шардена» и «Римского клуба» (занимающиеся проблемами эсхатологии, т. е. наукой о конце рода человеческого) «провели компьютерные расчеты по разным вариантам экономического развития — и все варианты оказались безнадежны, предвещая катастрофическую гибель человечества между 2020–2070 годами…».
«Впрочем, — замечает автор — наиболее вероятно все же, что западная цивилизация не погибнет». Что-нибудь она изобретет и вывернется. А «третий мир» тоже не пропадет — он не пойдет за Западом, изберет свой особый путь.
Пропадем, по мнению автора, только мы. Ибо должны жить по Марксу, как он велел в 1848 году: «…если отказаться от промышленного развития, то как же тогда рабочий класс, социализм, коммунизм, безграничный рост производительности труда и т. д.?»
По Солженицыну получается, что достаточно отказаться от марксизма — и избегнем мы гибели. Но тут же он пишет: «При центральном плане, которым мы гордимся, уж у нас-то была, кажется, возможность не испортить русской природы, не создавать противочеловеческих многомиллионных скоплений».