Портрет предателя
Шрифт:
— Честно заработали, говорите? И вы рассчитываете, что генерал в это поверит?
— Зуб даю! — выпалил одноглазый. — Нам Зигурд заплатил!
Майор резко встрепенулся, нечаянно плеснув напитком на полированную столешницу.
— Зигурд? Кернхард? — переспросил он, судорожно потирая внезапно вспотевшую лысину.
— Ну да, — ответил Юрген. — Мы помогли его молодчикам смыться из города.
— Каким еще молодчикам? — прищурился Бергманн.
— Было с ним двое юнцов, они вроде как папашу своего замочили во время резни, а стражники об этом пронюхали.
— Как
— Мы толком не разглядели, — протянул Дитмар и громко отхлебнул эль. — Темно было, и на них еще были такие большие шляпы, что и лиц-то под ними не видать.
Бергманн подался вперед и пристально уставился на проходимцев.
— А не мог ли один из них быть переодетой бабой? — поинтересовался он.
Бандиты ошеломленно переглянулись.
— Уж не хочешь ли ты сказать… — начал одноглазый.
— … что это были княжеские детки, за которых причитается тысяча золотых! — закончил его мысль Юрген.
Майор молча сверлил их крысиными глазками.
— Вот ублюдок! — воскликнул Дитмар. — Откупился какими-то побрякушками, когда у нас в руках было целое состояние!
— Куда они отправились? — неожиданно жестко спросил Бергманн.
Проходимцы замялись, видимо прикидывая, как бы самим изловить добычу и получить за нее награду.
Майор резко вскочил и грозно стукнул кулаком по столу, заставив стоящие на нем кружки нервно подпрыгнуть.
— Отвечайте, мерзавцы, или с вами будет говорить Шульц!!! — заорал он, брызжа слюной в разные стороны. — А он вовсе не такой добрый, как я!
Бандиты боязливо поежились — все знали, что генерал скор на расправу. А когда выяснится, что это именно они помогли Зигурду уйти…
— Мы высадили их на пляже, к востоку от города, на краю леса. Ну, там где мы обычно встречаемся с нашими… э-э-э… коллегами из Алькантара.
— Я знаю, где это место, — отрезал Бергманн. — Они наверняка собрались в Кастиллу! Хм, я примерно представляю, где именно они могут выйти на дорогу! Нужно срочно выслать погоню!
С этими словами майор резко отодвинул стул и помчался к выходу, чуть не сбив по дороге хозяина таверны, несущего полный поднос самых дорогих блюд для глубокоуважаемых господ.
Бандиты переглянулись.
— Надо валить! — пробормотал одноглазый, и проходимцы ринулись к двери, оставив трактирщика выкрикивать им вслед самые изощренные ругательства, которые он успел выучить за двадцать лет непрерывной работы.
16. Привал
Хрясь!
Топор выпал из рук и воткнулся лезвием в землю. Себастьян едва успел отдернуть ногу с его пути.
«Проклятое дерево!» — юноша вновь поднял топор и размахнулся, но сзади подошел Зигурд и перехватил топорище рукой.
— Дай сюда! Если ты отрубишь себе ногу, я не собираюсь тащить тебя на своем горбу, — сердито проворчал он.
— Я сам! — воскликнул Себастьян и попытался отнять инструмент.
— Иди уже, «сам», собери лучше
— Мы принесли тебе уже целую кучу! — подала голос Доминика, указывая на груду прутьев, сваленную у палатки.
Зигурд тяжело вздохнул.
— Хворост — это сухое дерево! Повторяю: сухое! А не ветки с зелеными листьями! И что я должен с ними делать?
Доминика закатила глаза.
— Сухое, мокрое, какая разница?
— Раз никакой, то разводи огонь! — буркнул Зигурд, швыряя девушке походное огниво.
Она гордо вздернула подбородок.
— И разведу!
— Вперед! — бросил наемник и принялся устанавливать следующую палатку.
***
Проклятые ветки никак не загорались, остриженные волосы лезли в глаза, нежные пальцы покрылись ссадинами. Через полчаса безуспешных попыток Доминика швырнула кремень и кресало на землю и с надутой миной уселась на бревно. По ее щекам потекли слезы. Она отвернулась, чтобы Зигурд не увидел, как она плачет. Еще три дня назад весь мир лежал у ее ног, а теперь она все потеряла. Матушка мертва, дворец разграблен, а ее саму по пятам преследуют враги. Нет больше шелковых простыней, роскошных нарядов, армии слуг, готовых моментально исполнить любой каприз. Есть только этот лагерь, обноски, что на ней надеты, и этот чертов хейдеронец, на чью милость она вынуждена полагаться.
Себастьян, который еще четверть часа назад осознал бесплодность ее попыток поджечь сырые ветки, принес из леса охапку хвороста, и Зигурд развел огонь. Он установил над костром треногу из стальных прутьев и повесил на нее котелок, в котором вскоре весело забулькала аппетитная похлебка.
Над лагерем поплыл соблазнительный аромат. Доминика услышала глухое урчание своего желудка, а ее рот обильно наполнился слюной. Зигурд достал из сумки нехитрую оловянную посуду, разлил густой суп по тарелкам, нарезал ржаной хлеб и зеленый лук.
— Дамы и господа, кушать подано! — сообщил он.
Путники расселись вокруг большого плоского камня, служившего им столом, и принялись за трапезу. Похлебка выглядела непрезентабельно, но, боги, Доминике никогда не доводилось есть ничего вкуснее! С каждой ложкой горячего супа она ощущала, как тело согревается изнутри, а разум обволакивается томной пеленой сонливости. Все тревоги и печали вдруг отошли на второй план, вытесненные таким простым и приятным чувством насыщения. Она моментально прикончила свою порцию и с трудом удержалась от того, чтобы не облизать миску.
— Голод — лучшая приправа, — усмехнулся Зигурд, подливая ей еще один половник.
После обеда хейдеронец всучил Доминике посуду и велел ее вымыть в ближайшем ручье. Она хотела было возмутиться, но осеклась, увидев его насмешливо приподнятую бровь. Пришлось взять тарелки, ложки и спуститься к источнику, протекающему у подножия холма, на котором стоял лагерь.
Зигурд пошел за ней следом и набрал воды в большой бурдюк из телячьей кожи. Он вновь поднялся на холм и вылил воду на костер, чтобы дым не выдал их лагерь проезжавшим по дороге путникам. Пламя громко зашипело и погасло.