Портрет прекрасной наездницы
Шрифт:
Позже они сидели в уже прибранной гостиной, пили кофе, курили. У эркера на подставке стояла картина, накрытая плотной тканью. Костя, оглядев гостиную, удивленно спросил у дяди:
– Дядя Володя, я только сейчас заметил, что в твоей квартире нет ни одной картины кроме этой, накрытой простынёй. Помнится, в мой последний визит к тебе, все стены были в картинах и офортах. Куда они подевались?
– Что подарил, что продал, – ответил Мельников. – Все свои угасающие силы бросил на работу вот над этой картиной.
Костя произнеся: «Шедевр?» – встал и пошёл к картине с явным намерением снять с неё простыню.
– Тихо, тихо, стоп! – привстал с кресла Мельников. –
– Не понял? – остановился Костя. – Что за условности?
– Остынь, Константин, и присядь, – сказал Мельников, и Константин, недоуменно поглядывая на дядю, вернулся в кресло, с удивлением уставившись на него.
Мельников раскурил трубку. Заговорил он после долгой паузы.
– Бзики есть у многих, а у художников они у всех. Иногда довольно странные, и экстравагантные, но не буду об этом. Достаточно прочитать хотя бы о Дали и Босхе. Мой бзик, свою давнюю идею фикс, я воплотил в этой картине. Мне, друзья, всегда хотелось написать свою условную Джоконду. Каких только задумок у меня не было! Не буду об этом. Сколько женщин здесь мне позировало, и каких! Но моей несравненной Джоконды среди них не было, а я упорно продолжал искать её. Часто видел её во сне, легко переносил этот облик на холст, но чего-то всегда не хватало, чего-то живого, - вытащенная из сна была нереальной женщиной. Но чудеса встречаются - я её встретил, что называется «в натуре»!
– И она, как и все твои натурщицы возлежала обнажённая вот на этом твоём знаменитом диване, и стала твоей возлюбленной? Колись, дядя, – рассмеялся Костя.
Мельников скривился.
– Константин, ты вульгарен. Джоконде не приличествует раздеваться перед творцом. Кстати, о Джоконде. Когда-то по заказу какого-то нувориша, один пройдоха, по имени Винченцо Перуджиа, спёр картину из Лувра, но облажался. Оказалось впоследствии, что это всего лишь копия. Оригинал ещё раньше выкрал некто Жорж Буле, нотариус по профессии, но со своим необычным «пунктиком» в голове. Дома он устроил алтарь, где вместо иконы стояла Она. Сам он прекрасно рисовал, но писал только Её. В конце концов, всё открылось. Нотариуса вычислили и определили в клинику для душевнобольных, где он выпросил краски и написал по памяти свою очередную Джоконду, да так хорошо написал, что предприимчивый хозяин клиники за хорошие деньги продал картину в какую-то галерею. Оставшись без своего идеала, наш нотариус, затосковал и начал писать свою очередную Джоконду. Но не успел её закончить. Ему показалось, что она с портрета смотрит на него презрительно, усмехаясь. Такого удара он не выдержал и скончался перед портретом своей возлюбленной.
– Бред какой-то. Такие страсти вокруг какой-то картины. Хотя, дядя Володя, ты меня заинтриговал, – сказал Костя. – Нам-то ты можешь показать своё творение. Родному-то племяннику можно довериться?
Он повернулся к Дмитрию и шутливо-строгим голосом, подмигнув, приказал:
– А ты, Дмитрий, выйди или закрой глаза. А вообще – это свинство, дядя, скрывать от глаз знатоков свои творения. Искусство в массы – вот лозунг достойный уважения.
Мельников подошёл к картине. Повернувшись к друзьям, он раздумчиво сказал:
– Еще никто не видел её. Когда у меня собираются такие компании, как вчера, я прячу картину подальше от посторонних глаз. Люди частенько становятся скотами, когда наберутся. А эта дама… эта дама не должна зреть скотства. Я не хочу, чтобы она видела человечество в его потно-похотливом греховном состоянии, - это её оскорбляет.
Костя присвистнул:
– Да у тебя точно пунктик, дядя Володя! Попахивает кондовой мистикой. Это же всего лишь портрет! И ему должно быть всё равно кто на него смотрит. Как всё равно вот этой бутылке пива у меня в руке.
– Костя, ты ужасный неуч и циник. Но почему же, скажи мне, люди замирают у Моны Лизы? Почему спорят о ее загадочной улыбке? – пылко воскликнул Мельников. – Почему мы не можем оторвать глаз от творений древних мастеров, застываем изумлённые у беломорских петроглифов? Почему стоим подолгу у икон? Почему потом, когда мы уходим из музея, мы ещё долго находимся под впечатлением увиденного, возвращаемся мысленно к нему. Быть может, что-то сошло с картин и вошло в нас? Основатель ислама Мухаммед запрещал рисовать лица людей и утверждал, что человек может сойти с картины и потребовать свою душу, но так как кроме Аллаха, этого никто сделать не сможет, такой человек будет творить зло и остановить его будет очень не просто. К словам Мухаммеда у нас никто серьёзно не относиться. А зря! Я думаю, что существует и обратная связь: не только мы получаем сильнейший эмоциональный заряд, но и изображение получает импульс и не всегда положительный. Как это аукнется, трудно представить. Вспомните, что произошло с «Данаей» в Эрмитаже. Человек с неким пунктиком плеснул на картину кислотой. На картину ли? Или на саму Данаю? Может он не желал, что бы её лицезрели бездушные массы и похотливые онанисты или она, что-то такое шепнула ему на ухо?
– Мистика! – упрямо повторил Костя. – По-моему, у тебя башню сорвало реально, дядя Володя. Давай, наконец, посмотрим на твою прекрасную даму и получим обещанный эмоциональный заряд. Мы люди с позитивным настроем и дама на картине, надеюсь, от нас не пострадает.
Мельников покачал головой.
– Ты упрямец. Перечитай «Портрет» Николая Васильевича Гоголя или «Портрет Дориана Грея». Могу ещё кое-что предложить почитать на эту тему. Гениев эти вопросы занимали, а наш Костя сразу всё отметает. Мистика, видите ли!
– Ладно, колись, дядя. Показывай свою Джоконду, – хмыкнул Костя.
– Хорошо, – вздохнул Мельников и взялся за край простыни.
– Гульчетай, открой личико, – хихикнул Костя, и в следующее мгновение в комнате стало необычайно тихо и откуда-то взявшийся луч света, осветил картину.
На ней была изображена юная девушка в костюме наездницы. Она стояла у дерева, на ветвях которого расселись птицы, со стеком в руке рядом с белой лошадью, у ног её мирно лежали оленёнок, рысь и змея. Девушка была удивительно хороша! Длинные русые волнистые волосы струились по её плечам, пухлые губы были чуть приоткрыты, широко поставленные прекрасные серые глаза, в которых незримо витала загадочная светящаяся улыбка, смотрели куда-то вдаль. Картина была написана в манере старых фламандских мастеров, но прекрасная наездница вышла удивительно современной.
На несколько минут в комнате повисло молчание. Нарушил его Костя. Он почти выкрикнул:
– Прикольно! Магнетирует! Ты - мастер, дядя! Но всё же, это портрет, как портрет – сколько таких портретов? Ты написал картину в стиле какого-то старья, но дама твоя вышла такой современной и такой сексуальной, пальчики оближешь! Ты её мог одеть и в джинсовый костюм, и в свадебное платье, в маленькое чёрноё платье а-ля Коко Шанель и даже в крестьянский балахон и это бы не испортило обедни. Чертовски хороша девица и с тайной какой-то. Но, дядя Володя, что-то я не слышал о Джокондах наездницах. Почему ты её не поместил в какой-нибудь средневековый интерьер?