Портрет тирана
Шрифт:
Может быть, мы так никогда и не узнали бы о том, что происходило за закрытыми дверьми судилища, но в зал попал, по личной протекции Ульриха, один близкий ему человек. Он видел, как привели Николаева, в сопровождении следователя и неизменного Кацафы. Были и другие сотрудники НКВД. Охрана — сама собой. Это вовсе не походило на процесс по делу террористического центра: ни обвиняемых, ни свидетелей. Один исполнитель. Зал вмещал сто персон. И ни одного человека, сочувствующего жертве.
Николаев начал с отрицания причастности к центру. И вообще он никакого «центра» не знает, действовал в одиночку,
Тогда председательствующий предъявил ему собственные показания на предварительном следствии, и предупредил, что дача ложных показаний расценивается здесь как контрреволюционный саботаж.
Николаев пытался что-то возразить, но Ульрих методично, неотступно усиливал нажим, то взывая к его сознательности («Вы должны, вы просто обязаны помочь судебным органам!»), то угрожая тяжкой карой.
Николаев, истощенный тюрьмой, подавленный допросом, заметно сдал. Он был близок к капитуляции. Сотрудники НКВД придвинулись вплотную, их недобрые глаза, казалось, просверлят его насквозь…
А Ульрих продолжал давить:
— Вы столько лет состояли в партии, вы же знаете, что для партии нет ничего опаснее политических уклонов. Но ведь троцкисты-зиновьевцы замыслили еще и убийство наших вождей. Своими честными показаниями вы поможете разоблачить отъявленных врагов, предотвратите гибель лучших сынов народа…
И Николаев сдался, подтвердил свои первоначальные «признания»:
— Да, в Москве и Ленинграде существуют террористические центры. Да, ему поручили совершить террористический акт. Да, руководители центра готовили потом убийство Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича.
Ульрих перевел дух. Можно объявить антракт, то есть перерыв в заседании. И вызвать остальных.
Николаева проводили в специальную камеру при коллегии. Там, освобожденный на время от судебного пресса, Николаев опомнился.
— Что я наделал?! Я подлец! Мерзавец! Я предаю честных людей! Они ничего не знали, а я их запутал!
Стоящий на часах солдат внутренней охраны Гусев слышал эти вопли.
Но вот за Николаева принялись следователи.
— Что ты жалеешь этих контриков? Ну, показал на них, подумаешь… Зато теперь тебя не расстреляют, ты спас свою жизнь.
У них была своя логика. И свои методы убеждения.
После перерыва в зал привели остальных обвиняемых, тринадцать членов «центра» — Котолынова, Румянцева… Впрочем, к чему перечислять? С той же степенью достоверности можно было зачислить в «Ленинградский центр» Томаса Мюнцера, Марка Твена, адмирала Нельсона, Энрико Карузо, Сергея Есенина с Айседорой Дункан впридачу.
Но на это у Сталина просто не хватило «творческой фантазии».
Николаева посадили в сторонке, подальше от остальных обвиняемых. Охрана, сотрудники НКВД окружили его плотным кольцом.
Спектакль продолжался без публики, при закрытых дверях. На сей раз Николаев без запинки «обличал» тех, что сидели на дальней скамье, чьих лиц он даже не видел.
Не все члены мифического «центра» покорно повторяли заданный урок. Их «руководитель» Котолынов протестовал:
— Все дело от начала до конца сфабриковано!
На второй день процесс завершился.
Когда зачитали смертный приговор, Николаев завопил:
— А-а-а!.. Обманули!
Он успел еще послать с порога устроителям спектакля несколько ругательств, и его выволокли из зала.
…Следствие, суд, казнь, — все в темпе блица. Сталину некогда. Он спешит. Как в восемнадцатом году в деле с Мартовым: «не откладывая до вызова свидетелей»…
Казнили осужденных в ту же ночь в подвале на Литейном.
Руководил расстрелом комендант здания Медведев. Палач по убеждению, он кончал многих «врагов» собственноручно, из любви к профессии.
Иван Котолынов и тут вел себя геройски. «Все дело сфабриковано! Мы погибаем напрасно!» — успел он выкрикнуть под револьверным дулом Медведева.
МЕДВЕДЕВ. Запомним это имя.
И Лев Шейнин. Он не только вел следствие, но и присутствовал при экзекуции. По штату полагалось Вышинскому, но заместитель прокурора Союза переложил эту почетную обязанность на жирные плечи подручного.
Шейнин станет потом писателем, то есть членом Союза писателей или, как их тогда называли, инженером человеческих душ. Ничего экстраординарного в этом факте я лично не усматриваю. Мог же полицейский Небаба, из бессмертных персонажей Ильфа и Петрова, переквалифицироваться в музыкального критика.
В соответствии с доброй традицией, установившейся еще во времена раскулачивания, все родственники казненных подлежали ликвидации. Жена Николаева, Мильда Драуле, работала уборщицей в трамвайном парке, но следователям было угодно включить и ее в террористический центр. Она «призналась» в том, что участвовала, вместе с супругом, в заседаниях мифического центра. Мильду уничтожили, а заодно — мать Николаева.
Следующими на очереди были работники НКВД. Их осудили 23 января 1935 года. И хотя в материалах отсутствовали даже намеки на истинную роль Запорожца, руководителей Ленинградского управления все же обвинили в «преступной халатности». За это полагалась суровая кара. «Пособникам террористического центра» дали всего по два-три года. Товарищ Сталин на минутку забыл о том, что террористы готовили покушение и на его священную особу. Зато он не забыл устроить осужденных с доступным комфортом. Медведя и Запорожца Ягода отправил в лагерь в специальном вагоне, с удобствами. Их обеспечили всем необходимым, окружили вниманием оставшиеся на воле семьи [131] .
131
«Дело Бухарина», с. 494.
Филипп Медведь, попав на Колыму, отказался от должности начальника учетно-распределительной части (УРЧ), предложенной в управлении Дальстроя, крупнейшего лагеря запроволочной империи.
«— Я несу ответственность за гибель Кирова и не заслуживаю никаких льгот». Сказал и пошел на общие работы, копать землю.
В 1935 году Лаврентий Картвелашвили, первый секретарь Дальневосточного крайкома, посетил золотые прииски. В одной из арестантских зон он встретился случайно с Филиппом Медведем. Сосланный чекист узнал Лаврентия и спросил его: «Послушай, мне оставили партбилет. Куда мне теперь его девать?»