Портрет уважаемого человека
Шрифт:
Она никогда не расспрашивала, где и в каком обществе я провожу вечера, а сам я ничего не рассказывал. Та славная пора, когда мы взаимно делились своими надеждами и тайнами, милая пора небольших размолвок и примирений с поцелуями, прошла давно и навсегда. Мы еще жили вместе, друг подле друга, и, кажется, еще любили друг друга. Оставаясь вечером дома, мы говорили о том, о сем, чаще о Теодоре, который рос веселым мальчонкой и доставлял нам много радости. Особенно Бетти!
С тех пор как я опять стал лучше зарабатывать, я выдавал жене больше денег на хозяйство. И я знал, хотя она об этом не говорила, что она мне благодарна. Она любила красиво одеваться и в выборе туалетов выказывала отличный вкус. Часто, видя ее впервые в новом наряде, я готов был, как прежде, обнять ее и шепнуть: «В этом платье ты очаровательна!» Но те времена давно миновали. Теперь было поздно!
И все-таки серьезной причины для нашего взаимного отчуждения, собственно, не было. Если я когда-то боялся, что ребенок может отнять у меня жену, то теперь я давно освободился от этой смехотворной ревности и на свой лад любил Теодора не меньше, чем любил Бетти. Но мы оба были в плену своих привычек и гордости, на нас будто шоры надели, и прежней близости уже не было.
«Да, Бетти удивится!» — подумал я и ускорил шаг. Давно я не приходил домой так поздно и теперь упрекал себя в том, что не предупредил ее. «Она, наверно, до полуночи ждала меня, — твердил я себе. — Но она поймет, что мы должны были отпраздновать такое событие. Она не поехала бы с нами. Стало быть, не беда!»
Успокоенный, открыл я калитку садика. На кухне горел свет. «Что это значит? — спросил я себя. — Не может же быть, чтобы Бетти так долго ждала!»
В тот же миг меня охватило предчувствие, нет, полная уверенность, что в доме произошло несчастье. Стремглав взбежал я по лестнице и вошел в квартиру. У кухонного стола сидела Бетти и плакала.
— Бетти, что с тобой? — испуганно спросил я.
Я редко видел ее в слезах, и мне действительно было больно, что она так расстроена.
— Что с тобой? — повторил я, подняв ее голову.
Она посмотрела на меня заплаканными глазами, будто пыталась прочесть что-то на моем лице. Потом встала.
— Ничего, — сказала она. — Не хочешь ли поесть?
— Бетти, скажи же, что с тобой. Будь со мной хоть раз откровенна, хоть раз! Что я сделал? Что случилось?
Она пожала плечами.
— Неважно, — проговорила она. — Хочешь есть?
— Нет, не хочу. Я хочу знать, что случилось!
Она повернулась ко мне спиной. Я подошел к ней сзади, взял ее руки и ласково произнес:
— Скажи, что с тобой?!
Ее узкие ладони трепетали в моих, как две пойманные птицы, и, слыша свой настойчиво умоляющий голос, я вдруг подумал, что все еще может уладиться. Похоже, и Бетти коснулось то неуловимое дуновение, под мягкой теплотой которого взломался лед в моей душе. Так или иначе, она попыталась улыбнуться сквозь слезы.
— Ах, я такая глупая! — сказала она. — Все это пустяки… Взгляни на календарь!
— Ну что ж, шестнадцатое… нет, сейчас уже семнадцатое. Что же с того?
— Это день нашей свадьбы. Ты забыл?
Да, это была четвертая годовщина нашей свадьбы. А я забыл! Мне было стыдно, но в то же время я радовался, что Бетти придает этому такое значение.
— Дорогая детка, да, я забыл! Извини меня!
— Пустяки! Ты знаешь, это вдруг нашло на меня, оттого что я ждала всю ночь. Я почувствовала себя такой одинокой. С девяти часов сижу я здесь на стуле.
Я вспомнил, как провел эту ночь! В то время как я кутил с пьяницей и уличными девками, дома моя жена, мать моего ребенка, сидела здесь, плакала и ждала. Какой же я пустой, глупый, дурной человек!
— Дорогая Бетти, — прошептал я и поцеловал ее, — А я все-таки принес тебе подарок!
— Какой же?
Я рассказал ей о своей надежде стать городским советником. Но она как будто не особенно обрадовалась.
— Желаю успеха. Но тогда ты совсем перестанешь бывать дома по вечерам.
— Да нет же, Бетти, ты увидишь, все будет хорошо!
Сказав это, я поцеловал ее. К сожалению, мои слова не оправдались.
Глава пятнадцатая
На другой день я долго обдумывал, какое удовольствие я мог бы доставить Бетти. Надо было сделать нечто из ряда вон выходящее, мне хотелось ознаменовать одновременно и день нашей свадьбы, и наше примирение, и мой успех на политическом поприще. Я брел по главной улице города и внимательно разглядывал витрины. Купить драгоценную вещицу? Нет! Новое платье? Тоже нет! И вдруг желаемое нашлось в витрине бюро путешествий: Санкт-Мориц — поездка в Санкт-Мориц. Да, это годилось!
За всю свою жизнь я еще не имел дня отдыха, да и Бетти не отдыхала за все четыре года нашего брака. Я сейчас же взял несколько проспектов и всю вторую половину дня просидел в конторе, тщательно изучая эти листки, местоположение отелей, предоставляемые ими удобства, а также цены, после чего написал по двум или трем адресам. Пока не соберу всех сведений и окончательно не закажу номера, я ничего не скажу Бетти, решил я. Но я с такой детской радостью думал о предстоящей поездке, а главное, о сюрпризе для жены, что за обедом мне трудно было не проболтаться.
Стараясь не выдать себя, я ждал, чтобы Теодор, говоривший за обедом без умолку, предоставил мне случай коснуться желаемой темы. Мое терпение не подверглось особенно тяжкому испытанию. Теодор рассказывал, что он делал утром, о чем говорил с другими детьми, а потом обратился ко мне:
— Папа, я принес мамочке цветов. Вот сколько! Красивых и очень больших! Правда, мама?
Бетти кивнула: она знала, что я не любил разговоров за едой. В другой день я, вероятно, ответил бы просто: «Так, так, хорошо! А теперь ешь-ка суп, а то он остынет!»
Mo сегодня я спросил:
— Что же это были за цветы?
— Много, много! — воскликнул он, обрадованный, что может о чем-то рассказывать и папа не напоминает сразу о супе. — Вот как много!
Он широко развел руки, показывая, какой большой был букет.
— Тедди нарвал мне ромашек, — объяснила Бетти.
— Завтра я принесу тебе еще. Хорошо, мамочка?
— Принеси, — сказал я и снова почувствовал, как трудно мне вести с Теодором продолжительный разговор. Я любил его всей душой, и он тоже был привязан ко мне. Во всяком случае, после еды он всегда бежал ко мне и упрашивал: «Папа, папа!»