Портрет в коричневых тонах
Шрифт:
– Но до неё, твоими отцом и матерью были мы с Тао, которые тебя, собственно, и вырастили, Лай-Минг, - объявила она мне и, надо заметить, что справедливо. Ведь эти бабушка и дедушка по материнской линии оказывали на меня столь сильное влияние, что все тридцать лет я носила в себе воспоминание о них, живущее во мне, точно нежное присутствие обоих. И я даже уверена, что следую за ними неотступно и буду так поступать всю свою оставшуюся жизнь.
Элиза Соммерс живёт совершенно в другом измерении, когда утверждает, что находится рядом с Тао Чьеном, чья смерть, пусть и является серьёзной помехой, разлучающей физические тела обоих, однако ж, не представляет собой того, что препятствует женщине продолжать любить своего супруга, как и всегда. Моя бабушка Элиза – одна из тех, кто нацелен лишь на величественную любовь, и, более того, я полагаю, что уже никому другому не найдётся места в её вдовьем сердце. Похоронив своего супруга в Китае рядом с могилой Лин, его первой жены, а также выполнив буддистские похоронные обряды, как этого он желал при жизни, женщина, наконец, ощутила себя свободной. Она могла бы вернуться в Сан-Франциско и жить со своим сыном Лаки и его молодой супругой, которую тот выписал из Шанхая по каталогу. Но незамедлительно всплывшая в голове мысль стать со временем боязливой и благоговеющей свекровью расценивалась как то же, что и в мгновение ока превратиться в настоящую старуху. Глядя в будущее, она не чувствовала себя ни одинокой, ни оторопевшей от страха перед ним ввиду того, что покровительственный дух Тао Чьена никогда её не покидал. По правде говоря, теперь они были даже ближе, нежели раньше, ведь эта пара больше не разлучалась друг с другом
Приключенческий дух, подтолкнувший её в шестнадцать лет сбежать из Чили и добраться до Калифорнии, спрятавшись в трюме парусного судна, проснулся в этой женщине снова, как только та стала вдовой. Ей привиделся и момент поклонения волхвам в свои восемнадцать лет, что произошло в самый разгар золотой лихорадки, когда ржание лошади и первый луч света занимавшегося дня разбудили её посреди необъятности дикого и пустынного пейзажа. Только на рассвете женщина окончательно поняла подлинное восхваление свободы. Она провела эту ночь в полном одиночестве, под деревьями, окружённая множеством опасностей: здесь были и беспощадные бандиты, и дикие индейцы, а также ядовитые змеи, медведи и прочие хищные звери. Но, пожалуй, впервые в жизни женщина уже никого и ничего не боялась. Она выросла в тисках, с постоянно зажатыми телом, душой и воображением, сильно напуганная даже своими собственными мыслями. И лишь это приключение принесло ей долгожданную и вожделенную свободу. Женщине пришлось развить некую силу, которая, возможно, жила в ней изначально, но ранее она просто не обращала на это внимание ввиду отсутствия необходимости прибегать к своим скрытым ресурсам. Так, она оставила собственную семью, будучи ещё девочкой, отправившись по следам нелюдимого возлюбленного, села беременная на судно, причём «зайцем», на котором потеряла ребёнка и чуть не лишилась жизни. На нём девушка добралась до Калифорнии, переоделась во всё мужское и стала объезжать территорию из конца в конец практически без каких-либо оружия и средств, за исключением разве что отчаянного порыва любви. Она оказалась способна выжить в одиночку на этой земле, населяемой одними грубыми мужчинами, если не сказать настоящими самцами, в обществе которых преобладали ярость и насилие. Со временем девушка выработала определённую смелость и почувствовала на себе все прелести независимости. Та огромная эйфория, которую волей-неволей подарило первое в её жизни приключение, пожалуй, не забудется никогда. И даже, возможно, из-за любви; ведь женщина тридцать лет прожила в качестве неизменно тактичной супруги Тао Чьена, матери и кондитера. Всё это время она справлялась со своими обязанностями и никогда не высовывалась за пределы домашнего очага в Чайна-тауне, но заложенные в глубине души тяга к путешествиям и склонность к кочевому образу жизни, до сих пор пребывавшие там нетронутыми, были готовы выйти наружу в подходящий момент.
С исчезновением из нашего мира Тао Чьена, единственного смысла её жизни, настало время двигаться дальше, пусть даже и как Бог на душу положит. «По своей натуре я всегда была склонна к постоянным путешествиям, я только и хочу, что брести туда, куда глядят мои глаза», - вот что она сообщала в письме своему сыну Лаки. И, однако ж, женщина решила, что первым делом должна выполнить обещание, данное своему отцу, капитану Джону Соммерсу, состоящее в том, чтобы не оставлять тётю Розу наедине с её старостью. Поэтому из Гонконга она отправилась в Англию, намеренная находиться при даме её последние годы. Хотя это, конечно, самый минимум, который она могла сделать женщине, всю жизнь бывшей для неё, точно мать. Розе Соммерс было уже за семьдесят, отчего начало пошаливать её здоровье в целом, однако та всё ещё продолжала писать свои любовные романы, мало чем отличающиеся друг от друга. Со временем она стала самой знаменитой англоязычной писательницей-романтиком. Находились и любопытные, которые приезжали сюда издалека, чтобы лишь смутно различить её небольшую фигуру, выгуливающую в парке собаку, и говорили, мол, сама королева Виктория в свои годы вдовства утешалась тем, что читала её слащавые истории о вечно побеждающей любви.
Приезд Элизы, кого она любила точно дочь, стал для Розы Соммерс огромным утешением, так как среди прочего уже подводил и пульс, и с каждым разом женщине стоило всё больше усилий сжимать перьевую ручку. Вот с тех пор тётя и стала диктовать ей свои романы, а некоторое время спустя, когда даму подводила трезвость мышления, и та впадала в забытьё, Элиза притворялась, что пишет под диктовку. Тогда как на самом деле уже давно придумывала их лично, да так, что ни редактор, ни читатели об этом никогда не стали бы даже подозревать, ведь она строго следовала определённому стилю. После смерти Розы Соммерс Элиза осталась в том же домике посреди предпочитаемого богемой квартала – надо сказать, жилья весьма ценного, потому что сама территория считалась престижной – и унаследовала накопленные приёмной матерью деньги вместе с её книжонками о любви. Первое, что она предприняла практически сразу, так это отправилась навестить своего сына Лаки в Сан-Франциско, где познакомилась со своими внуками, показавшимися женщине в меру уродливыми и совершенно не интересными. Позже она поехала по самым экзотическим местам, таким способом, наконец, выполнив своё предназначение быть вечно странствующей женщиной. Она сама была одной из таковых, кто постоянно настаивал на том, что нужно перебираться в места, откуда другие люди, как правило, предпочитают бежать. Ничто её так не удовлетворяло, как наличие среди вещей марок и переводных картинок с изображениями самых отдалённых стран, какие только существуют на нашей планете. Ничто так не переполняло женщину гордостью, как возможность почувствовать жажду странствования или же быть укушенной какой-то неизведанной тварью. Годами она всё куда-то ездила со своими баулами настоящего исследователя, но, тем не менее, неизменно возвращалась в Лондон, в свой небольшой домик, где её всегда ждало письмо Северо дель Валье с подробно изложенными новостями моей жизни. Когда она узнала, что Паулина дель Валье уже покинула наш мир, то решила вернуться в Чили, в страну, где сама же и появилась на свет, но о которой не думала вот уже более полувека, чтобы там вновь повидаться со своей внучкой.
Возможно, во время долгого морского путешествия на пароходе моя бабушка Элиза вспоминала свои первые шестнадцать лет, что прожила в Чили, этой благородной и вытянутой, точно полоска, стране. Размышляла она и о своём детстве, прошедшем под присмотром добродушной индианки и красавицы мисс Розы. Было время и подумать о своей кроткой и стабильной жизни вплоть до появления первого возлюбленного, кто, сам того не желая, оставил её беременной, после чего бросил женщину, манимый золотом Калифорнии и уже никогда не подавший каких-либо признаков жизни. Так как моя бабушка Элиза верила в карму, она неизбежно должна была прийти к выводу, что как раз такой долгий период и был необходим для последующей встречи с Тао Чьеном, кого неизменно будет любить в каждом из своих перевоплощений. «Это практически и не христианская мысль», - отметил Фредерик Вильямс, когда я попыталась донести до него, почему Элизе Соммерс никто не нужен.
Бабушка Элиза привезла мне в качестве подарка полуразвалившийся баул, который мне и вручила, хитро подмигнув своими тёмными зрачками. Внутри находились пожелтевшие рукописи, принадлежащие, судя по подписи, некой Анонимной Даме. Это были порнографические романы, сочинённые лично Розой Соммерс в годы её молодости, что составляли очередную, тщательно охраняемую семьёй тайну. Я прочла их внимательно, правда, из чисто поучительных целей с тем, чтобы было чем развлечь Ивана Радовича. Вот такого рода развлекательная литература – и как вообще приходили в голову старой деве, да ещё и в викторианскую эпоху, подобные смелые вольности? – и различные откровения Нивеи дель Валье помогли мне побороть собственную робость, которая поначалу в наших с Иваном взаимоотношениях была почти что непреодолимым препятствием. Разумеется, что в тот грозовой день, когда мы договорились пойти на сарсуэлу и не пошли, я, сидя в экипаже, подалась вперёд и поцеловала его, прежде чем тому удалось противостоять моим действиям. Да и теперь я не намного осмелела, в результате
Вот такую историю мне и рассказала бабушка Элиза Соммерс.
Тао Чьен так себе и не простил смерть родной дочери Линн. И совершенно напрасно и его жена, и сын Лаки постоянно твердили, что до сих пор нет такой человеческой силы, способной помешать свершению самой судьбы. Чжун и и так сделал в данной ситуации всё возможное, и даже известной на сегодняшний день медицине не под силу предостеречь либо же задержать одно из многих и столь роковых кровотечений, во время родов отправивших на тот свет далеко не одну женщину. Тао Чьену подобное напоминало хождение по кругу, одновременно представляя собой возможность очутиться вновь там, где не был вот уже более тридцати лет, а именно в Гонконге как раз в то время, когда его первая супруга Лин родила девочку. Бедная женщина, как и многие другие, начала истекать кровью и, отчаявшись спасти любимую, он предложил небесам всё что угодно в обмен на жизнь его дорогой Лин. Ребёнок тогда умер в первые же несколько минут, отчего молодой человек сразу же подумал, мол, вот какова цена за спасение жены. На тот момент он никогда себе даже не мог и представить, что много лет спустя, уже на другом краю света, ему придётся заплатить ещё и потерей собственной дочери Линн.
– Не говорите так, отец, пожалуйста, - противостоял ему Лаки. – Ведь здесь речь идёт не о смене одной жизни другою; это всего лишь туземные суеверия людей определённого склада ума и культуры. Смерть моей сестры никак не увязывается с кончиной вашей первой супруги и, менее того, с вами. Подобные несчастья случаются в нашей жизни сплошь и рядом.
– И чему же тогда послужили годы обучения и всей моей прожитой на данной момент жизни, если я не смог-таки её спасти? – сетовал Тао Чьен.
– Но ведь в родах умирает множество женщин; вы же для Линн сделали всё, что смогли…
Элиза Соммерс не меньше своего супруга была подавлена болью от предначертанной судьбой потери их единственной дочери. Правда, помимо этого на женщину ещё давила немалым грузом ответственность за оставшуюся теперь сиротой маленькую девочку и, естественно, забота о ней. Пока Элиза, борясь с утомлением, чуть ли не засыпала стоя, Тао Чьен, не смыкая глаз, провёл ночь, занимаясь медитацией. Он бродил кругом по дому, точно сомнамбула, тайком плача и всхлипывая. Оба уже и не помнили, когда занимались любовью последний раз, а являясь теперь д'yхами этой семьи, навряд ли смогли бы спать вместе и в ближайшем будущем. Раздумывая неделю, Элиза, наконец-то, остановилась на единственном решении, что пришло ей в голову: она сочла нужным и правильным передать внучку на попечение Тао Чьена. И заявила тому, что, мол, сама уже не способна вырастить малышку, что она и так потратила двадцать с лишком лет своей жизни, заботясь о Лаки и Линн, их собственных детях, точно рабыня. Теперь же у неё просто не нашлось бы сил, чтобы заново пережить все эти этапы с маленькой Лай-Минг. Тао Чьен почувствовал свою ответственность за оставшуюся без матери новорождённую, кого должен был кормить каждые полчаса разбавленным водой молоком через пипетку, потому что малышке едва удавалось глотать, и кого приходилось качать на руках буквально без передышки, потому что девочка, мучимая коликами, плакала днём и ночью. Судя по внешнему виду, симпатичной новорождённая отнюдь не была, скорее, та представляла собой морщинистое мельчайшее создание с желтушного цвета кожей. Черты лица ребёнка оказались несколько приплюснутыми ввиду сложных родов, к тому же малышка появилась на свет без единого волоса на голове. Но как только прошли сутки, в которые Тао Чьен заботился о ней беспрерывно, тот смог смотреть на дитя без всякого испуга. Спустя двадцать четыре дня, что пришлось носить её в висящей на плече сумке, кормить с помощью пипетки и спать вместе с девочкой, та стала казаться ему даже несколько миловидной. И, точно мать, растя её первые два года, он сам влюбился в собственную внучку, всё больше убеждаясь, что со временем она станет даже красивее Линн, хотя предполагать такое не было ни малейшего основания. К этому времени малышка уже не походила на моллюска, кем была, только-только родившись, но и по внешнему виду совсем не напоминала свою мать. Повседневная жизнь Тао Чьена, ранее ограничившаяся лишь медицинскими консультациями да считанными часами близких отношений с женой, изменилась целиком и полностью. Всё его время вертелось теперь вокруг Лай-Минг, этой требовательной девочки, которая жила не иначе как прилипнув исключительно к нему. Ей нужно было рассказывать сказки, а также укладывать спать песнями, заставлять кушать, водить на прогулки, покупать самую красивую одежду в американских магазинах и расположенных на территории Чайна-тауна. Со временем пришла пора представить девочку и людям на улице. На деле же оказалось так, что прежде общество никогда не видело столь умного ребёнка, воспитываемого одним лишь дедом, ослеплённым бесконечной любовью к родному существу.
Он пребывал в полной уверенности, что его внучка – настоящий гений и, стремясь это доказать, в равной степени говорил с ней и на китайском, и на английском языках. К ним, бывало, мужчина присоединял и тарабарщину на испанском языке, обычно употребляемую бабушкой, порождая тем самым немалое смущение в ребёнке. Лай-Минг реагировала на различного рода направленные на неё действия Тао Чьена как любое двухлетнее существо. И, тем не менее, даже мельчайшие детские достижения казались ему неопровержимым доказательством присутствия в маленьком человечке высшего разума. Он сократил время работы в консультации до нескольких часов во второй половине дня; вот почему ничто не мешало проводить практически весь день вместе с внучкой, обучая ту всё новым различным уловкам, точно дрессированную макаку. Крайне неохотно Тао Чьен позволял Элизе водить малышку в свой чайный салон по вечерам, когда сам был вынужден отправляться на работу, потому что уже успел вбить себе в голову мысль, что, мол, вполне мог бы практически с детства начать постепенно знакомить девочку с медициной.