Портрет
Шрифт:
– Ну, не сразу, – Бертран растерялся от прямого вопроса. – Но со временем, конечно. Семья с любимым, дети. Это для всех важно, не только для альф.
– А для меня не важно. Нисколько. Я не хочу семью заводить. И тем более детей.
– Ты просто молодой, Крис. Только колледж закончил. Я понимаю, что тебе погулять хочется.
– Я не просто молодой, я урод. Меня бесит, когда меня трогают. Я не испытываю тяги к противоположному полу, не возбуждаюсь, течным не буду, – Кристиану доставляло садисткое удовольствие говорить дикую правду Берту в лицо. – Я не смогу иметь детей, Берт. Подумай об этом, когда будешь в следующий раз звать меня кататься и покупать розы. Я не шучу. Мне секс не в радость.
– Но почему, Крис? Что с тобой случилось? Расскажи мне. Пройди обследование, – Берт попытался взять Кристиана за руку, но Кристиан оказался проворнее – шагнул назад и закрылся букетом.
– Не надо выяснять, Берт. И таскать меня по врачам тоже не надо, – Кристиан сунул букет обратно в руки Берту. – Подари это Винсену. Он в сто раз лучше меня. В миллион раз. И замуж за тебя пойдет, и детей нарожает.
– Но я его не люблю. Хотя он очень милый.
– А я тебя не люблю! Я никого не люблю, понятно?
– Кто это сделал с тобой, Крис?
– Что?
– Убил в тебе чувства. Ты не был таким.
– Может ты, Берт?
– Я? Ты меня подозреваешь в чем-то? В чем? И почему? – лицо Берта пошло пятнами.
– Нипочему. Прощай, Берт. Не надо больше подарков, цветов, прогулок. Не надо! Надеюсь, ты не уснешь пьяным в сугробе и не отморозишь себе уши.
– Сугробы растаяли.
– Растаяли? Замечательно! Мы все выяснили!
Кристиан припустил домой как заяц. Он был доволен собой. Хотя бы часть правды он сумел высказать и ему стало легче. Хватить огрызаться и убегать. Пусть от него все отстанут. Он не способен на взаимность. И это не изменится. Возможно, в старости, он будет кусать локти, что остался один. Но сейчас, он хотел одиночества. Тотального одиночества. Безопасного одиночества.
Машина Берта оставалось под окнами до самой ночи. Иногда Кристиану чудилось, что Берт стоит за дверью. Хочет ворваться, объясниться. Что-то доказать, утащить его к врачам, лечить. Кристиан даже убежал в смежную квартиру. Он был очень смелым сегодня, пожалуй, никогда таким смелым он не был, устал. Но и приятное возбуждение билось внутри. Он не будет больше прятаться, он будет бороться за свою свободу. Говорить, что думает.
Он всегда слишком боялся огорчить других. Этот навык ему привили с детства. Будь удобным, если хочешь игрушку. Кристиан боялся показать папе, что хочет к дедушкам, там вкуснее кормили. Боялся возразить дедушке, когда тот ругал папу. Даже автору никчемной книги побоялся сказать, что не читал его произведение и читать не будет. Побоялся сказать Берту, что не хочет пирожных.
Но розы. Кристиан понимал, что загонит себя в ловушку, как с Густаво. Ради денег он согласился позировать. И теперь он довольно богат, а на душе камень. Возьмет розы, и Берт будет его обхаживать дальше. Обязательно потащит к врачам. Потом начнет сокрушаться, что у них нет детей. Кристиан не согласен так жить. И от Густаво он тоже отделается. Откупится. Или уйдет со скандалом.
“Я хочу любить, – написал он как-то в ежедневнике. – Хочу. Но вокруг меня только любовь – кабала. Наверно, я сам притягиваю таких, кто будет меня мучить. Этот шаблон живет во мне с младенчества. Никогда не исчезнет. Берт, он вроде добрый, но я чувствую в нем угрозу, знаю, что он будет требовать от меня то, что я не могу ему дать. Как мои родные. Густаво, он злой, ядовитый, его любовь ядовитая. Он как будто и не хочет меня, но тянет к себе. И я не хочу его, но зачем-то забрал его из больницы.”
Кристиан писал и писал, на разные лады развивая одну и ту же мысль, что он не сможет найти свою любовь. И правильно, что он поломался. Как забавно, что человеку не надоедает жалеть себя. Но еще забавнее, что жалеть себя приходится после того, как пожалел других. Кристиан не замечал, что сам стал относиться к себе как его родные. Требовал от себя любви, обещая взамен свободу и независимость.
Завершал свои заметки Кристиан одинаково. Начинал писать “я помню, что…” и отпускал контроль. Чаще всего вспоминались мелкие детали. Дверь, закрытая на ключ, – Кристиан не мог выйти из комнаты. Еда, простая и сытная, она появлялась, когда Кристиан крепко спал. Однажды он притворялся спящим и караулил пару ночей, ожидая того, кто приносит еду. Никто не пришел. Он зря морил себя голодом. Все равно свалился, заснул, и еда появилась.
Вдруг Кристиан вспомнил ощущение чужих рук на своих плечах. Кто-то обнимал его со спины, дышал в макушку. Руки затряслись, Кристиан бросил ручку, забегал по комнате. Нет, он не хотел дальше вспоминать, не надо. Это страшно. Потом. Когда он почувствует себя уверенно. А может, вообще уедет в другой город и не оставит адреса. Кристиан сжал руками виски, умоляя память не открываться, пощадить его.
Остаток весны Кристиан почти не притрагивался к ежедневнику. Просто жил. Ждал лета и тепла. Потому что постоянно мерз. Раньше он предпочитал это время года, а сейчас его и лето не обрадовало. Кристиан пришел на любимое место на набережной и смотрел на реку. Как она бурлит, вырываясь из-под плотины, и быстро успокаивается, когда пропадает давление извне. Кристиан ждал Винсена, который попросил о немедленной встрече и был какой-то странный, нервничал, проглатывал слова от волнения.
Они редко виделись, потому что Кристиан торчал целыми днями на работе, его хозяева расширяли бизнес, создавали филиалы в других городах и, увы, зимняя дистанционка закончилась. Еще ему приходилось позировать Густаво для новой книги. После успеха первой, автор засел за продолжение. Кристиан подозревал, что не Густаво рисует по сюжету, это автор сочиняет книгу по рисункам Густаво. На дружбу времени оставалось совсем чуть-чуть.
Кристиан привык к несуразностям своей жизни. Привык смотреть на директора и не думать, что тот бегает к Густаво в мастерскую потрахаться при каждом удобном случае. Даже радовался, что тогда он быстрее освобождался и мог посидеть дома над чтением и анализом своих записок. Привык не рассуждать, почему такие отношения могут нравится. Привык к равнодушию Густаво к подобным связям. В этом они с художником были похожи, не ценили тех, кто их добивался их любви.
Кристиана уже не беспокоило, что Густаво перечисляет большие суммы на его счет. Привык. В конце концов, он не просил и не заставлял. Готов был вернуть по первому требованию. Привык, что всегда один и резко отказывал, если кто-то на улице предлагал его проводить. Привык, что Берт исчез с горизонта, не скучал о нем и не хотел вернуть. Привык не вспоминать про два месяца своей жизни, не теребил память.
Винсен появился неожиданно и Кристиан охнул. Заплаканные виноватые глаза, весь какой-то испуганный. Неужели заболел? Неизлечимо. Мысли Кристиана превратились в птиц с острым клювом, которые тотчас его заклевали. Он плохой друг, никудышный друг. Он никогда не интересовался здоровьем единственного дорогого человека, которого знал с детства. Который его любил и все ему прощал.
– Винс, что с тобой? – впервые за год Кристиан обнял друга, прижал его голову к груди, погладил по волосам. – Прошу тебя не расстраивайся. Если нужны деньги на лечение, только скажи.
– Крис, я не болен, – Винсен оторопел от таких нежностей, но с готовностью обхватил друга за талию. Неужели Крис стал прежним?
– А почему ты такой? – спросил Кристиан в макушку другу, рост позволял.
– О, какие медовенькие омежки. Пойдемте с нами, нечего лапать друг друга, – проходившие мимо альфы замедлили шаг.