Портрет

Пирс Йен

Хорошая жизнь, скверное искусство. Я внимательно изучал их, пока они сидели там, разговаривая негромко и с таким воодушевлением! Багровость их щек, одушевление в их глазах, движения, в которых быстрота перемежалась истомой — но истомой измученности, а не салонной скуки. Они бы воплотились в такие безобразные картины! Эти чрезмерные оттенки цвета, эти позы, которые стали бы такими нелепыми, едва из них было бы изъято движение. Можно было бы создать прекрасную картину, но она оказалась бы таким скудным отражением реальности, что едва ли стоило ее писать.

Как воплотить в красках пар, поднимающийся от их одежды, буквально ощутимую на ощупь смесь возбуждения и облегчения, страха и измученности? Не физической

усталости, она была вполне очевидна, хотя все равно нелегко поддалась бы воплощению. Я говорю о душевной измученности кого-то, кто оказался лицом к лицу со смертью и был спасен. Кого-то, кто столкнулся с фактом, что быть живым — это бездумный подарок ничего не знающего, безразличного моря. Или Бога, если это вас больше устраивает, как, вероятно, и их. Воплотить в образы это невозможно, поскольку картины существуют только в сознании смотрящего, а мало найдется людей, понимающих такое неистовство. Подобная картина будет восприниматься лишь в ограниченном репертуаре посетителей галерей. Они увидят убогость таверны, грязную одежду, небритую усталость людей. И отнесут ее к традиции жанровых картин, восходящей к голландцам, или же уподобят ее сентиментальным поделкам викторианцев. «Отдых моряков» или что-то в таком же роде.

И да, я все-таки написал ее, так как мне было стыдно, что я все еще боюсь рисковать. Я работал над ней много недель и горжусь результатом. Лучшее, что я когда-либо создал, потому что в ту ночь я чуть было не сорвался с обрыва и ощутил, что такое настоящий ужас и настоящее облегчение. Я поймал это в моей картине.

Вот она под этой кучей старых холстов. Я не стану спрашивать ваше мнение, да мне и все равно. Да, я знаю, она маленькая, компактная. Полностью сфокусирована на двух мужчинах и одной женщине. Вы видите, как они скорчены, кривизну плеч, замыкающую их в себе? Но больше всего я горжусь колоритом, ярко-синие и зеленые тона и ни намека на темные коричневые интерьеры, которые я использовал бы в прошлом. Я написал героев, равных героям греческих мифов, людей, схватившихся с богами и оставшихся в живых. Не угнетенные, попираемые бедняки, не люди, которых вы должны пожалеть. Вы этого не видите, я уверен. Замечаю по вашим глазам. Но вы же никогда не испытывали страха, разве что отдаленное его подобие, когда несколько стеклянных осколков запрыгали к вам по столу из красного дерева. Вы упустили в своей жизни нечто важное, но, быть может, мы поправим это до вашего отъезда. Я уже сказал, что собираюсь показать вам бурю, а завтрашний день еще не кончится, как она разразится.

Вы должны признать, что я был прав в отношении погоды. Ясное голубое небо сегодня, а назавтра — вот это, и тем более впечатляющее из-за такой мгновенности. Сейчас, впрочем, здесь очень уютно, вам не придется дрожать, пока вы со мной. Мы будем сидеть здесь в полном тепле, будто снаружи ничего не происходит. Вы не находите звуки ветра завораживающими? Он ревет так, будто вот-вот сорвет дом с фундамента и швырнет в море. Вы ощущаете, как дрожат стены, а вой ветра снаружи заглушает все. Но погодите, до кульминации еще далеко.

Однако вы, конечно, озябли после такой прогулки, как ни кутались в пальто, свитера и шарфы. Вы когда-нибудь путешествовали, не предусмотрев предварительно любые капризы природы? Держу пари, у мадам Ле Гурен вы на всякий случай храните и фрак со всем к нему прилагающимся. Выпейте стаканчик вина, чтобы согреться. Я чуточку подогрел его над огнем, добавил кое-какие дополнительные ингредиенты, абсолютно необходимые в подобный день. Выпейте до дна! В запасе еще много, а вы скоро ощутите разницу.

Да, я наконец принял решение. Примерно через месяц я упакую свои вещи и вернусь в мир. Теперь пора, мои демоны изгнаны — во всяком случае, будут изгнаны по завершении нынешнего дня.

Почему нынешнего?

Потому что нынче я кончу. Завершение с вами и возвращение в Лондон, в сущности; видимо, одно и то же. Теперь я полностью понял, почему вообще уехал. Конечно, толчком послужила Эвелин; возможно, вы уже это поняли, но причина заключалась не только в ней.

Я так и не сумел определить, когда именно вы решили, что она — враг. Началось ли все в тот день в мастерской? Из-за Сары Бернар? Потому что она не захотела войти в круг ваших поклонников? Прошло много времени, прежде чем враждебность обрела форму. Давайте вернемся к тому вашему выражению, когда вы рассматривали в мастерской ее первый эскиз, ваше смятение, которое я так старался понять. Сначала взгляд одобрения. В своей хилости она была красивой женщиной, красивой даже при достаточном свете; ее хрупкость вызывала желание подхватить ее на руки и защитить. Или сокрушить. Импульс ведь один и тот же. Она была высокой; светло-каштановые волосы причесаны с некоторой чопорностью, но и с каким-то намеком на попытку спрятать глубокие страсти, притвориться респектабельной. Вы это оценили, сочли привлекательным.

Это было частью того взгляда, первым подлежащим элементом. Затем следующий уровень — подготовка презрительного пренебрежения. Никто, кого вы находили привлекательным, ни в коем случае не мог писать сколько-нибудь сносно, а потому вы приготовились к снисходительности. К комплименту. Совсем не дурно, моя дорогая. Нет, право. Видывал я и много хуже. Кое-какой талант у вас есть…

А затем третий уровень: смятение и шок, когда вы поглядели на ее набросок этого жалкого натюрморта и поняли, что все ваши инстинкты вас обманули. Она умела РИСОВАТЬ. Несколькими простыми линиями она схватила эти предметы, пригвоздила их и превратила в чудо. Да-да, техника была слабовата, еще не была приобретена сноровка. Но в наброске крылось что-то, чего вы не ожидали увидеть, и оттого на момент онемели. Но когда вы высказали несколько замечаний, она их попросту не услышала. Она изучала то, что сделала, и для чужих мнений времени у нее не было.

Ошибка. Безусловно, ошибка, как я убедился на протяжении лет. Ведь всегда надо выслушивать то, что имеют сказать другие люди. На дельное замечание способен кто угодно, даже критик. Она вас выслушала, но вы ее не убедили, она не уверовала, что вы единственный носитель истины. Привлекательность, способности и глухота к вашим словам. Три основных элемента, которые могли медленно сплавиться во враждебность. Послушайте-ка ветер! Дует вовсю. Еще вина? Чувствуете, что согреваетесь? Немножко расслабились?

Меня часто мучают сожаления: дай я ей совсем другой совет относительно выставки в Ченил или не послушайся она меня. Я жалею, что не посоветовал ей отказаться. Показывай свои работы только отдельным людям, выжди немного, удобный случай снова представится, когда ты будешь совсем готова. Но я этого не сказал, я сказал, что, по-моему, ей следует ухватиться за такой шанс обеими руками. Ведь именно так поступил бы я. Но ведь я-то слушал мнения других людей, подгонял мою работу под то, чего хотели они. Она последовала моему совету, но если бы я на нем не настаивал, она, вероятно, отказалась бы от этого шанса и не подставилась бы под ваш удар.

Вы не нападаете одного удовольствия ради. Следует отдать вам должное: обычно вы не извлекаете радости из публичного демонстрирования своей власти—до тех пор, пока обладаете ею. Вы могли бы написать гнуснейшие отзывы о многих художниках: достаточно жить в Лондоне, и выбор представляется богатейший. Но вы их не пишете. Ваше молчание — само по себе достаточный отзыв. Однако с Эвелин вы поступили вопреки своему характеру. В том, что вы сделали, никакой необходимости не было. Величайший критик страны берет на себя труд смолоть в порошок художницу, практически неизвестную? Зачем расходовать время?