Поселок на краю Галактики

Ольгин Ольгерд Маркович

Стучит телетайп, на экранах медленно передвигаются ярко — зеленые крестики, телевизоры на стене показывают толпу в аэропорту с разных точек обзора, какие-то люди бесшумно и деловито проносятся мимо, другие горбятся над телефонами, приникают к экранам — и все оборачиваются на него, обжигают напряженными взглядами. Презрение и неутоленная злоба чудятся Д. в этих быстрых взглядах — ударах.

Подбежал краснолицый человек в аккуратном синем костюме.

— От начальника аэропорта. Дайте фотографию импата. У нас почему-то нет. Найти не могут. Спасибо, —

и убегает.

Умолкнувший было охранник забубнил с новой энергией.

— Эй, — говорит ему Д. — Беги за этим синим, да передай, чтобы тут же, без всякого промедления, гнали фото на телевизор. И чтобы покрупней показали. Понял?

— Ага! — Охранник срывается с места.

Как трудно сосредоточиться, как трудно смятение скрыть. Не могло, не могло так случиться, а случилось. Все как нарочно: два самолета вылетели в промежутке между тревогой и отменой полетов, на одном из них — сын. Где-то здесь наверняка бродит соседка, которая его провожала, и злится ужасно, и может быть, завтра ждет ее пуля или Старое Метро, где врачи, за всю свою жизнь не спасшие ни одного человека, будут притворяться, что лечат ее. Все может быть… А мальчишка летит, и если только…

— Да! Да! Ну, что? — говорит он ожившему коммутатору.

— Нигде нет, — хрипит С. — Как бы не улетел.

В диспетчерскую входят какие-то люди, среди них М. Надо же, собственной персоной пожаловал. М. напоминает паука. Очень пижонистого паука. На коротеньких тонких ножках — круглый животик. Подвижный, обтянутый, моложавый животик. Глаза у М. свойские, напористые, брови чуть нахмурены, злы. И всегда он ждет нападения.

— Привет, — говорит М. — Ну, как?

— Ищем.

М. ждет более подробного ответа, начальство все же, но в этот момент коммутатор оживает снова.

— Тут женщина одна, — раздается чей-то голос. — Триста пятый провожала. Семнадцатый, вроде, туда садился. Нервный такой, говорит, мужчина.

— Какой рейс? — после паузы спрашивает Д.

— Триста пятый. Мне очень жаль, командир. Триста пятый. Точно.

— Так.

Он замирает. Он уже почти ничего не может. Рок. Фатум. М. пытливо глядит ему в глаза, их даже спрятать нельзя, не может скаф чувствам своим поддаваться. На нем — жизни многих людей. М. ничего не говорит, вся власть сейчас у Д., никто не может вмешаться в его приказы. М. ждет. Взгляд одновременно и грозен и слаб. Слаб, потому что фальшив. Импат в одном самолете с мальчиком. И никакие силы не могут его спасти. В самолетах не принято носить вуалетки и шлемы. Не было еще прецедента.

В штаб команды, где все они честно, как бульдозеры, исполняли свой долг, вдруг пожаловал этот паук, его ни на чем не поймаешь, и если подумать, то, может быть, он действительно ни при чем, а просто так складываются обстоятельства. Замечено, однако, что всякий, кто пойдет против М., горько затем раскаивается. Анекдот! А мальчишка сидит себе у окна, смотрит на облака, сосет конфетки свои кислые и ни о чем не подозревает. А где — нибудь, в двух рядах от него…

— Что вы собираетесь предпринять? —

деловитой скороговоркой осведомляется М., и Д. кажется, что именно М. какими-то своими немыслимыми интригами загнал импата в один с мальчиком самолет. Д. делает каменное лицо.

— Надо предупредить, чтобы их ждали на всех аэродромах маршрута.

Кто-то с готовностью бросается к телефону. Вон как, думает Д.

Дальше все тянется очень медленно и Д. каждую секунду думает: скорей бы все кончилось. Он говорит, надо бы связаться с триста пятым, но, оказывается, это не так просто, приходится ждать. Тогда он вызывает медслужбу, чтобы узнать, сколько обнаружено зараженных. Зараженных мало, всего четверо. Но надо еще проверять и проверять.

Дверь открывается, и входит скаф с дамой средних лет, в прошлом шикарной. Скаф откидывает вуалетку и говорит:

— Вот она. Та, что семнадцатого видела.

Дама вертит в руках микроскопическую сумочку. Она утвердительно кивает головой. На ней изящный шлемвуаль. Вуалетка плотная, коричневого цвета, сквозь нее ничего не видно, только белки глаз.

— Вы можете снять свой шлем, — говорит ей Д. Он терпеть не может разговаривать с женщинами в шлемвуалях. Дама мнется и отвечает — боюсь.

— Здесь вы можете не бояться. Здесь находятся только те, кто прошел проверку.

Он смотрит на скаф а и спрашивает взглядом, прошла ли проверку сама дама. Тот кивает.

— Триста пятый, — негромко говорит один из диспетчеров. Все поворачиваются к нему. — Триста пятый, подтвердите связь.

— Но вы уверены, что я не заболею? — спрашивает дама.

— Конечно, — расшаркивается М., сама любезность. — Гарантия сто процентов.

— Триста пятый, слышу вас хорошо. Пять, девять, девять.

— Нельзя ли сделать, чтобы и мы слышали? — спрашивает Д.

Диспетчер оборачивается и кивает. В следующую секунду зал наполняется смутным ревом и шипением. Потом чей-то голос отчетливо говорит:

— Идем по курсу. Только что прошли С. А в чем дело?

— Все в порядке, — отвечает диспетчер, но голос выдает его.

— А кто на связи? Я что-то не узнаю.

— Я, Л.

— Привет, Л. Не узнал тебя. Слушай, что там за паника началась, когда мы взлетали?

Диспетчер оборачивается и смотрит на Д. Тот закрывает глаза и отрицательно мотает головой.

— Все в порядке, — говорит диспетчер. — Просто недоразумение.

— Ну ладно. Значит, все хорошо?

— Хорошо. Все хорошо. Следующая связь в тринадцать сорок.

— Прекрасно. Отбой.

— Отбой, — повторяет диспетчер и отодвигает микрофон. На лбу у него выступил пот.

Д. морщится:

— Все — таки поспешили. Как бы он не заподозрил чего — нибудь. Только бы обошлось.

— Это вы с тем самолетом говорили? — спрашивает дама.

— Господи! — говорит себе Д. — Хватит уже с меня. Спаси парнишку, сволочь ты такая, Господь ты мой любимый. Я все отдам. Душу свою бессмертную отдам. Господи, прошу!

Он всем корпусом поворачивается к даме.